А-линия

Стрельченко Дарина

– Алин!

Мне хотелось рассмеяться, но она выглядела раздосадованной, готовой расплакаться. Я положил телефон на стол и примирительно выставил перед собой ладони.

– «Войти в интернет» – это такое выражение. Значит, включить интернет. Интернет – не интернат. Это глобальная сеть… Как бы энциклопедия обо всём-всём-всём. Её можно открыть в телефоне.

– А… – выдавила Алина, но по лицу было ясно: то ли не поняла, то ли не поверила. Страница загрузилась, я прочитал ей определение антиутопии, но, кажется, её мысли уже унеслись куда дальше.

– Да,

да, спасибо… Игорь Вален-тинович, то есть интернет – это тоже как вы, как учитель, только в телефоне?

– Ну… с какой-то стороны…

– А вы можете сейчас узнать, что такое синтетика, гормоны и олигофрения? – с надеждой спросила она.

Я вздрогнул. Стараясь не выдать себя, кивнул.

– Да, давай посмотрим. Только не всё сразу, это сложные термины. А откуда ты их знаешь?..

– Слышала, – пожала плечами Алина. – Медсёстры ведь не молчат, когда делают мне инъекции.

– Понятно. Скажи-ка, а сегодня уже ставили? Не больно?

– Нет, – она презрительно усмехнулась. – Ни капли. Только очень долго. Но, с другой стороны, это достаточно интересно – наблюдать, как жидкость из шприца переливается в сосуд.

– В какой?.. – слегка опешил я, представив широкий шприц, содержимое которого выдавливают в глиняную амфору.

– В кровеносный, разумеется. В вену, – удивлённо ответила Алина. – Я думала, вы в курсе этого механизма.

– Я в курсе. Просто не так понял. Подумал, ты имеешь в виду вазу или кастрюлю.

– Почему это?

– Сосуд – это не только орган, по которому движется кровь. Это ещё и контейнер для чего-нибудь, обычно для жидкостей.

– Контейнер? – Глаза у Алины стали как блюдца. – Сосуды вырывают из людей, чтобы делать из них контейнеры?!

– Нет, нет! – с досадой мотнул головой я. – Это разные вещи! Просто называются одним словом.

– Зачем?

– Так вышло. Изначально. Это называется омонимы – когда одно и то же слово может обозначать разные предметы.

– Какая глупость, – фыркнула Алина. – Назовите ещё!

– Ну… Кран. Он бывает водопроводный, как в ванной, и подъёмный.

– Что такое подъёмный кран? – с любопытством спросила она.

– Такая машина. Для строительства высоких домов. Он поднимает грузы.

Алина глянула в окно.

– Интересно… А что такое машина?..

…И так каждый день. Я входил в эту комнату, чтобы быть осыпанным градом вопросов о самых простых, не самых простых и совершенно непростых вещах. Иногда приходилось хитрить, иногда выкручиваться, но Алина удивительно легко распознавала ложь. Чаще всего в случае затруднения я был честен: я не могу ответить, Алина. Я узнаю и скажу позже. Она соглашалась. Но иногда – как, например, сегодня, когда она спросила про олигофрению, – оставалось только её отвлечь. Пока её всё ещё можно было заговорить и сбить с толку – хотя бы на время. И пока Ирина всё ещё категорически запрещала заговаривать с Алиной о чём-либо, связанном с её прошлым.

Чтобы окончательно увести ученицу от опасных тем, я скинул со спины рюкзак и вытащил пакет с обновками.

– Если бы я знал, – ставя

пакет на стол, хитро улыбнулся я, – я бы, конечно, захватил сегодня «Незнайку в Солнечном городе». Но… Я принёс кое-что другое. Смотри!

Алина осторожно приблизилась к столу и заглянула в пакет. Непонимающе посмотрела на меня:

– Что это?

– Достань. Не бойся. Там нет ядовитых змей.

Она неуверенно хихикнула, вынула из пакета джинсы и, оставив их от себя на вытянутых руках, встревоженно спросила:

– Где вы это взяли?

– В магазине.

– А что тако…

– Место, где можно найти предметы, которые тебе нужны.

– Например, книгу или шприц?

– Например, книгу или шприц.

– А, да, помню! Про магазин было в «Денискиных рассказах»!

Алина отложила джинсы и снова полезла в пакет. В её лице боролись недоверие и любопытство.

– Это…

– Ветровка. Верхняя одежда. Её надевают, когда идут на улицу, чтобы не замёрзнуть.

– Ветровка… Какое забавное слово. Похоже на ветер. Как это надевать?

– Как кофту. В рукава. Давай подержу. Всовывай руки.

Я держал ветровку, а она стояла ко мне спиной и пыталась нащупать отверстия рукавов. В конце концов это получилось. Я накинул ветровку ей на плечи, и она еле заметно дёрнулась. Потом подошла к стеклянной стене, которая сегодня оставалась непрозрачной – Ира куда-то отлучилась, а может быть, просто ещё не пришла. В последние дни она ослабила контроль и всё чаще оставляла нас с Алиной наедине, под присмотром одних только камер.

Алина, меж тем, вгляделась в стекло. Его сложно было назвать зеркалом, но кое-что оно всё-таки отражало. Некоторое время она стояла молча, и я замер в ожидании приговора.

Потом повернулась ко мне.

– Это на сколько?

Видимо, решила, что одежда – как книги, которые я приносил из дома. Сегодня дал, завтра заберу.

– Это навсегда.

– А…

Она снова повернулась к стеклу, наклонила голову, повертелась, пытаясь рассмотреть себя со спины. Потом погладила джинсы, оставшиеся лежать на столе. Тронула блестящую пуговицу, золотистую молнию. Улыбнулась – сначала неуверенно, потом всё шире. Не глядя на меня, снова полезла в пакет и нашарила кеды – они были связаны шнурками, и выглядело это довольно нелепо – как странные белые перчатки.

– Я не знаю, что это. Но это, – Алина тряхнула кедами, кивнула на джинсы, повела плечами, указывая на ветровку, – великолепно. Спасибо вам!

– Обувь. Кеды, – сдерживая улыбку, ответил я.

– А. Ага.

Она внимательно осмотрела вышивку на белых боках, провела пальцем по ребристой подошве, не переставая улыбаться; даже тихонько замурлыкала что-то – кажется, опять песенки кристаллов. Она радовалась обновкам так, словно это были не джинсы и ветровка, а роскошные платья, жемчуга и корона, усыпанная алмазами. Я даже почувствовал себя неловко. Перевёл взгляд с её разрумянившегося лица на кеды и только тут сообразил, что лучше было взять обувь на липучке. Скорее всего, Алина не умеет завязывать шнурки…