А отличники сдохли первыми – 3: снова в школу. Часть 3
Шрифт:
Но Шутник упрямо игнорировал мои остроты. И спокойно продолжил свою лекцию, в полном соответствии с тем, что про него говорила Кира:
— Главное то, что благодаря работе этого механизма, нейтральное выражение лица у разных осколков личности тоже должно быть разное. Если мы не имеем дела с симулянтом, конечно. В постоянном тонусе находятся разные мимические мышцы. И контролировать это тоже не так-то просто. Пока смотришься в зеркало — на автомате стараешься сам для себя выглядеть более привлекательно. Ну или так, как ты думаешь, что выглядишь привлекательно. Но
Пока я слушал эту короткую лекцию, в памяти всплыл очередной фильм, который я специально запоминал вместе со всеми крылатыми выражениями. Про какого-то непутёвого алкаша-водопроводчика, который в итоге уехал жить из города в родную деревню. Где местный милиционер не узнал его на фотографии в паспорте из-за того, что унылая городская жизнь наложила на лицо героя свой печальный отпечаток.
Шагнув к двери, я прислушался. Кажется, он ещё дальше отошёл. Что-то долго молчит…
— Ты ещё там? А вдруг на фото и правда мой близнец? Который теперь там лежит с переломанной шеей.
— Я об этом уже думал… — Голос напарника действительно снова шёл из соседней комнаты. И в паузе там что-то хрустнуло. — Но нет. У вас с ним совсем разная форма челюсти. Это точно не тот человек, что на фотографии. А ты, похоже, в свою очередь, уже понял, к чему я клоню.
— К тому, что ты снова попытаешься меня обезвредить, когда я вдруг загрущу? Ведь сейчас, как понимаю, я выгляжу гораздо счастливее, чем этот лаборант. Хотя казалось бы… Сложная у него работа тут была, наверное.
— Когда я тебя выпущу, постарайся не грустить…
— Это трудно, когда тебе постоянно не верят!
— … И открой забрало.
— Уговорил, чертяка языкастый! — Я толкнул дверь, но она открылась лишь на десяток сантиметров, натолкнувшись на препятствие. — Убирай уже свои баррикады. А то мне опять щас тут грустно станет.
— Посмотри на меня. — Шутник вышел из-за тяжёлого шкафа, держа фотографию перед собой.
И я устало улыбнулся ему совсем как тот водопроводчик.
— Не улыбайся. Расслабь лицо. Представь, что фотографируешься на паспорт.
Нетерпеливо вздохнув, я выполнил просьбу,
— Ну да… У тебя уже почти разгладился треугольник печали. И губы ты больше так не сжимаешь. Этому парню, похоже, было что скрывать…
— Может с какой-то секреткой работал. И был не выездным. Я бы тоже в этом климате загрустил без отпусков.
Следом за мной Шутник тоже глянул на сгущающиеся за окном тучи:
— Кстати, туман уже совсем рассеялся. — Он взялся за шкаф и отодвинул его на достаточное расстояние. — Глянь, что там внизу.
— Ты уверен, что это зрелище меня не сильно расстроит? — Протиснувшись
— Да перестань. — Напарник шагнул к окну следом. — Видел уже такое?
— А-а-а… Да. Видел. Причём даже изнутри.
Судя по ответному взгляду Шутника, про этот эпизод из моей недолгой новой жизни дочь ему не рассказывала слишком подробно:
— Это там, где ты масляный резервуар поджёг?
— Ага. Только там всё было как-то компактнее… Теснее…
— Вот и в Москве в метро что-то подобное выросло…
Пустырь, образованный речной долиной Смоленки через дорогу от здания НИИ был покрыт почти ровным слоем кое-как одетых бледных человеческих тел. Как и во внутренностях контейнеровоза, они были соединены между собой разветвлённой системой толстых жёлто-серых сосудов, пульсация которых была заметна даже с пятого этажа. Исчезая под тёмной поверхностью воды, подрагивающие связки заходили жертвам паразита через рот и выходили сзади. И сейчас, по мере того, как тучи всё чаще закрывали слабеющее светило, эти нити медленно стягивались обратно к воде, уплотняя ряды нанизанных на них тел.
— Слушай, профессор… — Я присмотрелся к этой колонии и заметил, что кое-где между отростками, кажется проскальзывают бронзовые спинки миног. — А на этот счёт у тебя есть идеи?
— На какой?
— Как эти твари так быстро скучковались вообще? Насколько понял, нахимовцы впервые столкнулись с крабами где-то в середине весны. Когда более-менее потеплело. То есть прошло меньше полугода.
— Паразиту нелегко отрастить обратно собственную пищеварительную систему, утерянную за миллионы лет эволюции. И он по-прежнему использует чужие. Но при достаточном количестве пищи они часто могут расти почти бесконечно. Пока позволяет среда и пища. То есть, носительи то, что он сам ест. А саккулина, как понимаю, гораздо менее разборчива в еде, чем обычные жоры.
— Но это же изначально какой-то мелкий недоразвитый рачок…
— Скорее всего, это множество мелких организмов вместе. И я имею в виду не только этих бедолаг. — Кивнув за окно, Шутник, вероятно, имел в виду то, что осталось от людей. — Многие организмы так или иначе кучкуются в кризисные периоды. Так легче выжить.
— По людям не скажешь…
— Ну… Как ты видел, эти тоже уже между собой конкурируют. И в Москве есть разные штаммы, и в Саратове… Уверен, неожоры тоже где-то здесь свили себе гнездо. Судя по всему — в южной части острова. Там где порт.
— «Неожоры»?
— Те, кто стал жертвой заразы уже в этом году.
Через окна кабинетов, которые выходили на южную сторону, была видна плотная городская застройка и остатки тумана между домами. Но дальше, в дымке у горизонта, явно высились характерные портовые краны — такие же, как в Бронке.
— Наверное, там тоже какие-нибудь радиомаяки до сих пор работают.
— Надеюсь, проверять не придётся. — Пожал плечами напарник.
— И всё равно не понимаю. Как можно так вымахать? Эти вот серые трубки — точно состоят не из нескольких рачков, которые дружно взялись за клешни в трудные времена.