А П Чехов в воспоминаниях современников
Шрифт:
– И много душ помянут?
– А сколько успеют...
– Как же с теми книгами поступаете, которые в погребах сгнили?
– По тем книгам сам господь поминает во царствии своем...
– Значит, вы - жулики и мошенники!
– решает злорадно завсегдатай. Берете с меня деньги, чтобы поминать меня вечно, а я у вас в погребе сгнил... Пропали мои деньги, и душа пропала... Мошенники вы и есть...
Отец Феодосий озадачен и не знает, что отвечать.
– Монах есть свет миру!
–
– Без монаха мир давно пропал бы.
– Свет или не свет, а вы - мошенники, - стоит на своем завсегдатай.
– Монах есть столп!
– продолжает о.Феодосий.
– Мало ли столбов! Вон и фонарь на столбе стоит, - потешается завсегдатай.
– Монах есть светильник, - надрывается инок.
– Он вам всем светит...
– Хорош светильник!
– иронизирует противник.
– Приедет сюда - водку пьет, вино пьет и до отвала ест...
– Неправда!
– хрипит о.Феодосий.
– Инок есть ангельский чин. Он есть пост и воздержание...
– Какое же это воздержание, коли ты на наших глазах четвертый стакан сантуринского хлещешь?.. /58/
– А хоть бы и пятый?
– начинает уже злиться о.Феодосий.
– Если тебе бог ума не дал, то и молчи!
– Ладно. Я без ума, да честный человек, а ты с умом, да мошенник и обманщик... Вечное поминовение выдумали...
– Ежели я - мошенник, то ты - дурак. И за эти слова с тебя на страшном судилище взыщется...
Отец Феодосий брызжет слюною. Все завсегдатаи дружно хохочут. Смеются и Андрюшка с Гаврюшкой. Один только Антоша делает над собою усилие, чтобы не засмеяться. Он чувствует, что монах прижат к стене, - и ему жаль его.
– Что, отче, съел?
– допекает торжествующий завсегдатай.
– Уже до судилища договорился...
Отец Феодосий растерянно смотрит по сторонам, как бы ища защиты, и потом вдруг, точно озаренный свыше, отвешивает земной поклон обидчику.
– Прости Христа ради... Я, грешный, ввел тебя в искушение...
Теперь завсегдатай чувствует страшное смущение и даже неожиданный испуг.
– Что ты, что ты, отец Феодосий!
– бормочет он.
– Зачем в ноги?.. Это у нас только так разговор был...
Монах поднимается и обводит всех торжествующим взглядом: он победил, и победил - смирением, как и подобает иноку...
– Прикажи-ка, Антоша, подать на мировую еще стаканчик сантуринского, говорит он примирительным тоном.
Вино приносят. В дверях вдруг совершенно неожиданно появляется Филарет и устремляет грозный солдатский взгляд на стакан.
– Мы тут... тово... богомыслием... богомыслием занимаемся, - начинает лепетать о.Феодосий.
– Вижу, що богомыслием, - круто обрывает о.Филарет.
– Давай и мiнi вина! Чем я хуже Хведосiя?!
Приносят вина и о.Филарету. Завсегдатай
– Отец Феодосий говорит, что у вас на Афоне...
– Бреше!
– обрывает, не дослушав, о.Филарет.
– Что у вас на Афоне всенощная тянется...
– Бреше, як сивый мерин, - не дает договорить о.Филарет. /59/
– От вечера и до утра будто бы тянется всенощная...
– Бреше... Вiн все бреше...
– А правда, что во всей Турции только у вас на Афоне колокола дозволены?
– Бреше, бреше, бреше... Хведосiй все бреше...
– Да это не отец Феодосий говорил, а я в книжке читал...
– А як читав, то - правда...
Отец Филарет тоже выпивает несколько стаканов сантуринского и разговор ведет отрывисто и желчно: все у него брешут. И весь мир брешет. Больше от него нельзя добиться ничего. Из его разговора вытекает, что не брешет только он один. Почувствовав в голове хмель, он поднимается и направляется к выходу.
– Куда теперь, отец Филарет?
– спрашивают его завсегдатаи.
– Пiду на судно в гавань. На судне у нас всеношна скоро начнется.
Отец Филарет, ни с кем не простившись, уходит. Вскоре вслед за ним поднимается и о.Феодосий.
– Пойти и мне на наше суденышко помолиться!
– решает он.
– Благолепная у нас нынче будет всенощная... Канон трогательный... Стоишь, слушаешь - и как бы на небеси...
Вздохнув несколько раз от умиления, монах уходит. Вскоре уходят один за другим и завсегдатаи. Лавка пустеет, и Антоша погружается в чтение Майн-Рида. Вскоре приходит и Павел Егорович.
– Отец Феодосий и отец Филарет были здесь без вас, - докладывает Антоша.
– А ты их угостил чем-нибудь?
– озабоченно спрашивает Павел Егорович.
– Сантуринское пили...
– Ну, это хорошо. Где же они теперь?
– Ушли к себе в гавань на судно, ко всенощной. Отец Феодосий говорил, что у них сегодня канон будет читаться очень трогательный...
На лице Павла Егоровича выражается сокрушение.
– Как жаль, что я их не застал, а то и я отправился бы с ними... Я давно уже собираюсь помолиться у них на корабле... Служба у них умилительная, по афонскому уставу... Сходить разве? /60/
Павел Егорович погружается в глубокое раздумье. В это время в лавку входит старая нянька Александровна, которая выходила и вырастила Антошу.
– Антоша, иди, тебя мамаша зовет, - обращается она к нему, а затем, по его уходе, говорит Павлу Егоровичу: - А у нас - чудеса, Павел Егорович. Нарочно пришла вам сказать... Вы бы ваших монахов хоть бы в комнату взяли, а то ведь срам: оба - выпивши и спят невесть где: один приткнулся в курятнике, а другой - в конюшне, прямо в стойле заснул...