А П Чехов в воспоминаниях современников
Шрифт:
– Вот, как хорошо!
– сказал Чехов.
– Я боялся, что Немирович назовет тебя по имени и ты как-нибудь выдашь себя.
– А ты знаешь, кто я? Кто же? Скажи!
Я вырвала у него свою руку и остановилась. Он улыбнулся.
– Знаешь, скоро пойдет моя пьеса, - не отвечая на вопрос, сообщил он.
– Знаю. "Чайка".
– "Чайка". Ты будешь на первом представлении?
– Буду. Непременно.
– Будь очень внимательна. Я тебе отвечу со сцены. Но только будь внимательна. Не забудь.
Он
– На что ты мне ответишь?
– На многое. Но следи и запомни.
Мы вошли в пустую аванложу. На столе стояли бутылки и бокалы.
– Это ложа Суворина. Сядем. Чокнемся.
Он стал наливать шампанское.
– Не понимаю!
– сказала я.
– Ты смеешься? Как ты можешь сказать мне что-нибудь со сцены? Как я пойму, что именно эти слова относятся ко мне? Да ведь ты и не знаешь, кто я?
– Ты поймешь... Сядь, пей пожалуйста.
– Жарко!
Я подошла к зеркалу. /241/
– Хочешь попудриться? Я отвернусь: сними маску.
– И он сел ко мне спиной. Я следила за ним в зеркало: он не шевельнулся, а я маску не сняла.
Потом мы сидели рядом и пили.
– Тебе нравится название: "Чайка"?
– Очень.
– Чайка... Крик у нее тоскливый. Когда она кричит, хочется думать о печальном.
– А почему ты сегодня печальный?
– спросила я.
– Все глядишь вверх, будто тебе ни до кого дела нет, даже глядеть на людей скучно.
– Он улыбнулся.
– Ты не угадала, маска, - сегодня мне не скучно.
Я опять вернулась к "Чайке".
– Ну, как можно сказать что-нибудь со сцены? Если бы еще ты знал, кто я, то я бы подумала, что ты вывел меня в своей пьесе...
– Нет, нет!
– Ну, не понимаю и не пойму! Тем более что ответишь ты не мне, вероятно, а той, за кого ты меня принимаешь.
– Пойдем вниз, - предложил Антон Павлович.
– Неприятно, если сюда придут.
Мы вернулись в зал, сперва ходили, а потом сели в уголке.
– Расскажи мне что-нибудь, - попросил Чехов.
– Расскажи про себя. Расскажи свой роман.
– Какой роман? Это ты пишешь романы, а не я.
– Не написанный, а пережитый. Ведь любила ты кого-нибудь?
– Не знаю.
Двигалась мимо нас, шуршала и шумела толпа. Не обычная, нарядная толпа, а какая-то сказочная или кошмарная. Вместо женских лиц - черные или цветные маски с узкими прорезами для глаз. То здесь, то там высовывались звериные морды из-под поднятых капюшонов мужских домино, ярко блестели пластроны фрачных сорочек. И над всем этим гремел непрерывно оркестр пьянящими вальсами, страстными ариями. Голова у меня слегка кружилась, нервы были напряжены, сердце то замирало, то билось усиленно. Вероятно, выпитое шампанское не прошло даром. Я прислонилась плечом к плечу Антона Павловича и близко глядела
– Я тебя любила, - сказала я ему.
– Тебя, тебя...
– Ты интригуешь, маска, - сказал он.
– И ты противоречишь себе: ты только что сказала "не знаю".
– Нет, это не противоречие. Может быть, это была и не любовь, но, кажется, не было ни одного часа, когда я не думала бы о тебе. А когда я видела тебя, я не могла наглядеться. Это было такое счастье, что его трудно было выносить. Ты не веришь мне? Дорогой мой! ненаглядный!
Он откинул прядку волос со лба и поднял глаза к потолку.
– Ты мне не веришь? Ответь мне.
– Я не знаю тебя, маска.
– Если не знаешь, то все-таки принимаешь меня за кого-то. Ты сказал, что ответишь мне со сцены.
– Сказал на всякий случай. Если ты не та, кому я хотел сказать, это значения не имеет. Тогда ты не поймешь.
– А кому ты хотел сказать?
Он улыбнулся:
– Тебе!
– Так что же ты говоришь, что ты меня не знаешь?!
– Знаю, что ты артистка и что ты сейчас очень хорошо играешь.
– И эта артистка должна быть очень, очень внимательна и следить?
– Ты!
Он опять улыбнулся и наклонил голову ко мне.
– Ты будь внимательна и следи. Но ты не кончила рассказывать свой роман. Я слушаю.
– Роман скучный, а конец печальный, Антон.
– Конец печальный?
– Я же тебе сказала, что не знаю, любила ли я действительно. Разве это значит любить, если только борешься, гонишь эту любовь, прислушиваешься к себе с постоянной надеждой: кажется, я уже меньше люблю кажется, я выздоравливаю, кажется, я наконец победила. Разве это любовь?
– Не было бы любви, не было бы и борьбы, - быстро сказал он.
– А! Значит, ты мне веришь!
– Я не знаю тебя, маска.
Он взял меня под руку и встал. /243/
– Тут много любопытных глаз. Ты не хочешь еще вина? Я хочу.
Мы опять поднялись в ложу, после того как Чехов удостоверился, что она пуста.
На столе стояли две почти полные бутылки. Мы опять уселись и теперь стали весело и бессвязно болтать. Он настаивал, что я артистка, что он знает меня в драматических ролях. Я стала дразнить его Яворской.
– Ты еще влюблен в нее, несчастный?
– Неужели ты думаешь, я тебе отвечу?
– А почему нет?
– Да только потому, что ты сама Яворская.
– Ты в этом уверен?
– Убежден.
– Давно бы сказал. Я бы сняла здесь маску.
– Сними.
– Нет, поздно, домой пора.
Мы выглянули в зал. Публика очень заметно поредела. Я увидела Алешу, который щурился во все стороны. Очевидно, искал меня. Мы, смеясь, быстро спустились и около лестницы столкнулись с Сувориным и К°.