А потом будет утро...

Андерсен Тори

– Том. Я сейчас не тебя встречать пришла. Я сейчас улетаю в другую страну.

– В другую страну? – тихо проговорил он и сошел с лица.

– В другую. Страну. – Она четко разделяла слова. – На пэ! Эм! Жэ!

– Что?

– Насовсем, значит! Мне было очень приятно с тобой общаться. Думаю, это останется одним из самых лучших воспоминаний моей молодости. Прощай.

10

Море шептало по-зимнему. Те, кто слышал зимнее море, знают, как сильно его голос отличается от обычного, летне-курортного. Одри бродила по берегу и слушала этот шепот. Сезон закрыт, только местные жители

и случайные заблудшие души, вроде нее, ищут покоя и смысла на земле обетованной. Конец декабря. Завтра в Штатах все ее друзья будут отмечать Новый год, а она – здесь.

На окраине дикого пляжа, среди обросших зеленью скал Одри прокладывала свой новый путь по узкой ленте песка под обрывом. Она больше ни о чем не думала, ни о чем не жалела, только подставляла лицо теплому сырому ветру и выталкивала из себя воспоминания, обиду, боль, чтобы они улетали вместе с потоками воздуха. Ей больше ничего не нужно. Она дошла до последней стадии морального опустошения, за которой вполне возможно последовало бы и моральное истощение, а это уже – клинический диагноз. Впрочем, в Израиле даже в ее состоянии бояться нечего: медицина здесь самая лучшая, хотя и самая платная.

Вдруг откуда-то сверху, со скалы стали доноситься громкие веселые голоса, смех и радостные крики. В нескольких метрах от береговой косы что-то громко шлепнулось в воду. Через секунду предмет вынырнул и поплыл по волнам: им оказался свадебный букет. На этой скале считалось хорошей приметой выпить за счастье молодых и бросить букет в воду. Удачно она попала! И хорошо, что скала нависает над головой, а то вслед за букетом может полететь вниз что-нибудь и потяжелее…

Одри вздохнула. Нет, она пока еще держала себя в руках, но что-то надломилось в ней, что-то надорвалось… Если когда-нибудь рана зарастет, значит, и она со временем покроется корой и станет новой, другой Одри. Если нет – она будет еще долго метаться в поисках истины, но так и останется, словно калека, в вечной боязни наступить на болевую точку. И в том и в другом случае нужно время. Время лечит. Одри улыбнулась: особенно в Израиле, где самая лучшая медицина…

За полтора месяца, проведенных здесь, когда она еще не знала главной новости, ей несколько раз удалось съездить в Каир. Теперь это не было так страшно и неприятно, наоборот: Одри впала в какую-то злобную эйфорию и нарочно подвергала себя риску, работала по двадцать четыре часа в сутки, стараясь поменьше оставаться одна. Ее невозможно было вытащить из офиса до полуночи. Она сама напрашивалась везде, куда только можно было поехать. В Каир, в Саудовскую Аравию – пожалуйста! В преисподнюю, к черту на рога – с удовольствием!

– Я! Я! Я хочу! Я поеду! – кричала она с напускным весельем и жестью в глазах. – Меня не волнует гонорар, я совершенствуюсь в языке! – Так она объясняла свою готовность.

– Мне кажется, дело не в языке… Ну раз уж так хочется – поезжай, – вздыхал ее непосредственный здешний начальник, еще с лета влюбленный в ее длинные загорелые ноги и прекрасно видевший, что с девушкой творится что-то не то.

Но стоило только ей закрыться в номере, как снова наваливалась обида и… Том, Том, Том… Она специально, до полного изнеможения выматывала себя за день и вечер, чтобы, придя к себе, рухнуть на кровать и отключиться от всего земного… Но это не всегда получалось. Теперь ей все меньше хотелось спать по ночам, иногда хватало даже полутора часов, чтобы, отработав двойную норму за день, бодро вскочить ранним утром и

уехать еще на сутки в Египет… Одри чувствовала чудовищное напряжение, которое гнало ее вперед, вперед, вперед. К чему? Или – от чего?..

Ответ пришел неделю назад, в солнечное воскресное утро, когда она, едва успев проснуться, стремительно побежала в ванную и опустошила там свой желудок. Вслед за приступом тошноты последовало страшное открытие: она беременна. Подняв к зеркалу измученное лицо с округлившимися от ужаса глазами, Одри кивнула себе и сказала:

– Поздравляю! Вот теперь начались настоящие проблемы.

В ее памяти стали проноситься тысячи мелочей, изумлявших ее последнее время, много странностей в своем теле, которых раньше она никогда не замечала, и в конце концов эта полная потеря аппетита и легкие приступы тошноты по утрам, которые она принимала за проявление депрессии и усталости…

Вот это да! – думала она в ужасе. А ведь отец ребенка – Том. У нее больше не было никого, целых… да с самого Израиля! Но он не поверит. Он никогда ей не поверит и не примет этого ребенка. Ведь свежая история с дочкой еще не закончилась, и неизвестно, как Том относится к этой истории, скорее всего, сильно переживает, поэтому и не явился на развод… Сотни, тысячи мыслей проносились у нее в голове в то утро, перепутываясь друг с другом и извиваясь, словно клубок змей. Нет, Тому ничего нельзя сообщать. Он ничего не узнает.

Она будет сама… Она будет одна… Она родит ребенка здесь, и он станет гражданином Израиля. И вот тогда у нее действительно будет повод остаться тут навсегда. Следующая мысль окатила ее новой волной ужаса: рожать ей придется летом. Летом! Нет, это будет невыносимо. А с работы ее уволят: зачем нужна беременная переводчица, которую даже в Каир не свозишь? Вот это да!.. Вот это она попала!..

Но в то же время Одри сразу поняла, что ей нельзя, ни в коем случае нельзя возвращаться в Детройт! Это будет полный провал и капитуляция. Тем более что Том, наверное, еще не развелся. А может, и никогда не разведется.

…Визиты в аптеку, а потом в частную клинику не принесли облегчения:

– Поздравляю вас, деточка, – сказала седенькая благообразная старушка-врач, – на мой взгляд: шесть-восемь недель.

– К-каких недель? – У Одри разом пересохло во рту, но она уже и так поняла каких.

– Вашему… вашей… в общем, ребеночку.

– Прямо вот так вот, да? – Она почему-то заискивающе посмотрела на старушку.

– Прямо вот так вот!

– А тут ничего нельзя перепутать?

– Ну… пол ребенка можно перепутать. На таких ранних сроках… А вот то, что вы беременны, – это точно. Но мне почему-то кажется, – врач улыбнулась, – у вас будет чудесный мальчик.

– Мне почему-то тоже так кажется. А где можно сделать аборт?

– Да вы что!!!

– Что?

– Вам двадцать семь лет, когда родите – будет двадцать восемь. Ну неужели совсем нельзя ничего сделать, чтобы оставить ребенка?..

– Я не смогу…

– Ерунда! Есть у вас родители, в конце концов?

– Никого у меня нет. Одна я. А в январе закончится командировка, и я улечу в Штаты. – Одри подняла глаза к потолку, чтобы слезы не вытекали.

– Надо же, я думала, что вы – местная. Так хорошо говорите… Ну я не знаю. Вы все равно не ломайте дров. Взвесьте все как следует. Может, друзья помогут?.. – Старушка помолчала и, неожиданно перейдя на «ты», добавила: – Нельзя так сразу от всего отказываться. Может, это – твой последний шанс быть счастливой.