А потом изучу испанский...
Шрифт:
А оказалось, что мне соврали. Обманули и предали. И узнала я об этом только полгода спустя. И не от матери, не от кого-нибудь из близких. А от одной из близнячек. Как-то Ширя-штык подстерегла меня по пути в школу и затараторила мне на ухо: «Ой, что я знаю! Что я знаю! Я знаю, с кем он тогда был!» — «Кто он?» — не поняла я. «Ну, твой отец». — «Когда тогда?» — «Ну, в то лето. В Гагре. Он был с моей двоюродной сестрой Танькой».
— Врешь! Он погиб геройской смертью.
— Сама врешь! — надула губы Ширя-штык и заторопилась рассказать мне то, что каким-то образом ей удалось подслушать у взрослых: как оказалось,
Ширин острый, как штык, нос аж дергался от удовольствия, когда она сообщала мне все эти подробности. Ох, как мне хотелось съездить по этому противному длинному носу.
Но я сдержалась.
— Врешь, — сказала ей холодно. — Мой отец погиб во время ралли. В Индонезии, близ вулкана Килиманджаро.
— Это ты врешь, Килиманджаро в Африке. — Ее узкие глазки сделались еще уже.
— В Индонезии тоже есть, надо бы знать. Недаром у тебя по географии сплошные пары с натяжкой… — Мне даже удалось усмехнуться. — Отец был лидером международных соревнований. Но один из иностранцев, Ли-Чхи, кажется, сделал завал. Отец перескочил, но его стало крестить на колее. А потом подсекло на льду. Слетела цепь, и его поволокло: мотоцикл впереди, а он под ним, на льду…
— Врешь! — завизжала Ширя-штык. — В Индонезии — и лед?! Врешь!
— Дура, это же международные соревнования: искусственный лед. Специально сделали. Чтобы повысить степень сложности.
Я вынуждена была изворачиваться и терпеть перед собой Ширю-штык. Все потому, что они мне ничего не сказали. Ни мать, ни отец. Ведь он мог бы прийти, взять меня на колени и сказать: «Понимаешь, Юлька, так уж получилось: крутой поворот». И я бы все поняла. И, может быть, даже простила. Ну пусть бы не сразу, потом… Во всяком случае, это было бы честно. И достойно лучшего гонщика. А не так унизительно, как теперь…
Но отец не пришел и не сказал. Скрыл. Значит, соврал и предал! А мне теперь нужно бороться за его честь.
— …а еще там было два трамплина и два поворота. Его подсекло на последнем круге, и он лег на лед, бензин из бака вылился прямо на отца. Одежда на нем воспламенилась от случайной искры, и в считанные минуты его не стало, — продолжала я разворачивать перед Ширей картину его геройской гибели. Ширя и не верила и в то же время верила: стояла и обалдело хлопала своими щелочками. — А его прах, по его желанию, развеяли в море, а часть утопили в реке. В этой… Гвадалквивир.
— Врешь! — завизжала Ширя-штык. — Гвадалквивир в Испании. Еще песня такая есть!
— Ну и что? В Испании, конечно. В Андалусских горах. Отец всегда любил Андалусские горы. Посмертно его наградили орденом «Почетного легиона». А нам с матерью до сих пор поступают соболезнования от друзей и знакомых покойного со всего мира. В частности из штата Виргиния. А вчера принесли конверт с королевской печатью…
— Врешь! Все врешь! — Ширя вопила на всю улицу.
— …на английском языке. В письме, в частности, говорится: «Dear Mrs, Miss Slavin, I was so very shocked to hear of the sorrow that has come to you…»
Я повернулась и твердо пошла прочь.
Мать до сих пор и не подозревает, что мне все известно. Если бы она только знала, как трудно мне было сдержаться и не расцарапать Шире лицо. Если бы она знала, что я с честью выдержала эту схватку и вышла победительницей: ведь я отстаивала и ее, Ирины Славиной, достоинство.
Но она ничего этого не знает. Продолжает врать. И предавать меня. Вначале — отец, теперь — мать. Ну, ничего, я им когда-нибудь скажу, все скажу, что я о них обо всех думаю. На русском, французском, английском и испанском — на всех языках славяно-романо-германской группы. А если не поможет, то выучу еще и эсперанто…
Белик вдруг остановился и уставился на меня во все глаза.
— Прости, Белик, это не к тебе относится. Тебе я хотела сказать совсем другое: ты мировой парень, Белик. А еще… — Я задумалась, что бы еще сказать ему такое возвышенное и красивое. Но вместо этого почему-то вдруг предложила: — Зайдем в магазин? Я там вчера орешки видела, ты их любишь.
У прилавка очередь, но мы встали: время-то все равно девать некуда. Интересно, вернулась мать домой? Или, чего доброго, побежала в секцию?
— Вы последняя? — поинтересовался кто-то сзади.
— Да, — обернулась я и увидела что-то ослепительно прекрасное. Чачина мать в серебристо-белом. И собачка, стоящая рядом, тоже серебристо-белая. Все в стиле! Только мужчина, которому она отдала поводок, в синем. Наверно, ее муж.
Собачка тявкнула, но «серебристая леди» пригрозила ей, и та послушно замолчала. Странно, что продавщица не орет, как обычно: «Уберите пса! Совсем обнаглели: в магазин с собаками прутся!» Уважает.
— Здравствуйте, Марина Михайловна, — приветствовала я ее и толкнула Белика: мол, будь вежливым. Но Белик, как обычно, молчал.
— Здрасте, — ответила Марина Михайловна, не поднимая головы от кошелька, из которого она отсчитывала деньги. — Это на сахар, купишь пачку пиленого, — инструктировала она мужа. — Это на сметану… нет, сметану не бери, она развесная, там всякой гадости намешано. Возьмем в молочном фасованную. Это на орешки. Возьми килограмм. Нет, пожалуй, полкило: на витрине-то они хорошие, а как начнут вешать — половина мусора окажется. Это на…
Я повернулась к Белику, но его не оказалось: отошел к другому прилавку и сосредоточенно изучает какой-то ценник. Лицо, как и прежде, белое, а уши пылают еще более пламенно. От тепла, наверно.
— …зелень одну вешают, — возмущалась Чачина мать, — под прилавком-то небось спелые лежат. Я сейчас поеду на станцию техобслуживания — что-то карбюратор барахлит, — а ты не забудь Ричку покормить. Дашь ей тертое яблоко с морковным соком.
Ричка, услышав свое имя, подала голос.
— Стой смирно, а то ничего не получишь, — предупредила ее Марина Михайловна, и собака послушно замолчала. Дрессированная псина, ничего не скажешь. Стоит и молча смотрит на свою хозяйку. Муж тоже молчит, только согласно кивает.