… а, так вот и текём тут себе, да …

Огольцов Сергей Николаевич

Вобщем, особо так и не спрячешься, но играть всё равно интересно.

Затаившись, слушаешь осторожные шаги водящего, а потом мчишься наперегонки к валику дивана в детской – постукать и крикнуть: «тук-тук! за себя!», чтоб не водить в следующем кону.

Но однажды Сашка спрятался так, что я не смог его найти. Он просто исчез.

Я даже заглядывал в ванную и кладовку, хотя у нас был уговор туда не прятаться.

Я прощупал все пальто на вешалке за ситцевой занавесью в

прихожей.

Я открыл гардероб в комнате родителей, где, в тёмном отсеке за дверью с зеркалом, висели на плечиках мамины платья и папины пиджаки; на всякий случай я проверил даже и за правой дверью, где выдвижные ящики со стопками простыней и наволочек, а в самом нижнем я однажды обнаружил синий квадрат моряцкого воротника, отпоротый от матросской рубахи.

Ещё там был кортик флотского офицера с жёлтой витой рукоятью, что прятал в чёрных тугих ножнах своё стальное длинное тело, сходящееся в игольчатое острие.

Позже, под большим секретом, я пытался сообщить про находки младшим, но Наташа небрежно ответила, что про кортик давным-давно знает и даже показывала его Сашке.

А вот теперь, похихикивая, она следит за моими тщетными поисками и когда я в отчаянии кричу брату, что согласен водить ещё кон и пусть он выходит, Наташа кричит ему сидеть тихо и не сдаваться.

Терпение моё лопнуло и я отказался играть вообще, но она предложила на две минуты выйти в коридор.

По возвращении я увидел в комнате неизвестно откуда взявшегося Сашку, который стоял молчком и довольно помаргивал, пока Наташка рассказывала, как он вскарабкался на четвёртую полку и она присыпала его там носками…

Иногда дома происходят сугубо семейные игры, без соседей.

Услыхав оживлённый смех из комнаты родителей, я откладываю книгу и спешу туда.

– Что это вы тут?– спрашиваю у всех, охваченных общим весельем.

– Горшки проверяем!

– Как это?

– Иди и тебе проверим.

Надо сесть на спину папы и ухватить его за шею, пока он крепко держит мои ноги.

Мне это нравится, но он разворачивает меня задом к маме и я чувствую, как её палец втыкается мне в попу насколько пускает одежда.

– А горшок-то дырявый!– говорит мама.

Все хохочут и я смеюсь, хотя мне как-то стыдно…

В другой раз папа спросил у меня:

– Хочешь Москву покажу?

– Конечно – хочу!

Он зашёл сзади, плотно наложил ладони на мои уши и, стиснув голову, приподнял меня на метр от пола.

– Что? Видишь Москву?

– Да! Да! – кричу я.

Он опускает меня на пол, а я стараюсь не показать слёзы от боли в сплющенных о череп ушах.

– Ага, купился!– смеётся папа.– Как же тебя легко купить!..

( … много позже я догадался, что он повторял шутки, которые шутили над ним в его детстве …)

По

ходу пряток с исчезновение Сашки, прощупывая одежды в занавесочном отделении прихожей, я заприметил одинокую бутылку ситра в узкой расселине между стеной и плетёным сундуком.

Ситро я просто обожал, единственная претензия к этом газированному нектару в том, что чересчур уж быстро исчезает из стакана.

Ту найденную бутылку наверняка припасли для какого-нибудь праздника, но потом забыли.

Я никому не стал напоминать, и на следующий день, или после-следующий день, улучив момент, когда остался один дома, вытащил ситро из-за сундука и поспешил на кухню.

Ещё в коридоре нетерпеливая рука заметила податливость железной крышечки с кружком пробковой прокладки и, не доходя до кухонной двери, я запрокинул бутылку к жаждущим губам.

К середине второго глотка мне дошло – это ситро не то, чтобы не совсем оно, а вовсе даже не оно.

Перевернув бутылку обратно, я разглядел, что после праздников туда налили подсолнечное масло на хранение.

Хорошо, что никто не видел как я опростоволосился, кроме белого ящичка аптечки с красным крестом на дверце, что висит на стене между занавесочным гардеробом и кладовкой, да ещё чёрного электросчётчика чуть выше входной двери.

Но они никому не расскажут…

Следующим гастрономическим правонарушением стало похищение свежевыпеченной пышки, которую мама сняла вместе с другими, точно такими же пышками, с протвеня электропечки «Харьков» и разложила на полотенце поверх кухонного стола.

Их коричневато лоснящиеся спинки настолько были соблазнительны, что я преступил мамин наказ – дожидаться общего чаепития, и утащил одну из них в логово на плетёном сундуке за ситцем занавески.

Возможно, та пышка и впрямь оказалась слишком горячей, или чувство вины задавило вкусовые ощущения, но, торопливо заглатывая куски запретного плода кулинарного искусства, я не почувствовал обычной услады и хотел лишь, чтобы она поскорее закончилась; а когда мама позвала всех на чай с пышками, мне уже совсем не хотелось…

Ну, а вобщем, я был вполне законопослушным дитём; не очень умелым «копушей», но чистосердечно старательным, и если что-то делал не так, то не из вредности, а просто оно само так получалось.

Папа ворчал, что моя лень-матушка родилась раньше меня – только и знаю: день-деньской валяться на диване с книжкой, а мама отвечала, что читать полезно и, может быть, я стану врачом, потому что мне очень пойдёт белый халат.

Становиться врачом я не хотел; мне не нравился запах докторских кабинетов…