А теперь об этом...
Шрифт:
Книга стихов Тициана Табидзе — емкая книга. Емкая еще и потому, что грузинский день и сладчайшее чувство любви к отчизне, беспредельно грузинские, вызывают ассоциации не только в сознании читателей грузинских, но и читателя, в Грузии не бывавшего. Поэзия Тициана входит в круг созданий, близких мировому читателю. Говоря о судьбах преображенной Грузии, поэт говорит об общем, о человечестве, ибо в натуре его лежит мысль о судьбах мира и человечества, и великий отсвет дружбы поэтов, и стремление подружить между собою людей. Он органичен, неповторимо прекрасен. Он всецело принадлежит своему времени — веку социализма. И всем временам. Он был одним — и в жизни и в стихах. И таким останется в памяти людей, его любивших и знавших. И в тех посвящениях, которые вызвал при жизни своей. Таким же остался он и в стихотворении Бориса Леонидовича Пастернака.
ЕловыйМОИ ДРУГ КАЙСЫН
Когда он слушает собеседника — он поднимает брови, слегка закидывает голову, и по его легкой улыбке можно узнать, как воспринимает он ваши слова и как рождается его мысль — его будущий неторопливый ответ. И даже при первой встрече вы успеваете оценить это внимание — внимание мудрого и справедливого человека.
И то же, когда вы раскрываете его книгу. Едва ли не на каждой странице вы ощущаете присутствие плодовитой мысли, воплощенной в живописных, пластических образах, наводящей на серьезные раздумья.
Два каменщика трудятся упорно, В руках спорится дело и горит. Один из них сооружает жернов, Другой надгробный памятник творит. Гранит упорен, искры отлетают, Во славу жизни этот тяжкий труд. Пришедший в мир ест хлеб и умирает, И мертвым честь живые воздают. Стучат каменотесы, знают оба — ' Живым нужна мука, чтоб хлебы печь, А мертвых пусть не воскресить из гроба, Но можно имя для живых сберечь. И вновь два камня с одного утеса Сегодня подтверждают эту связь. Я вижу, что в труде каменотеса, Как и везде, со смертью жизнь сплелась. Кружится мир, и радуясь и плача, В нем смерть и жизнь и вечный их союз, И всходит солнце, за Баксаном прячась, Краснея, как разрезанный арбуз.Да, такие стихи выражают глубокую мысль и помнятся долго.
Их автор — замечательный балкарский поэт Кайсын Шуваевич Кулиев — фигура, можно сказать, символическая.
Он родился 1 ноября 1917 года.
Он ровесник Октябрьской революций.
Ровесник советской власти.
Родился он на Кавказе, в ауле Верхний Чегем, в Чегемском ущелье, населенном малочисленным балкарским народом, не имевшим до революции письменности. Советская власть освободила балкарцев от вековечного гнета, дала им грамоту, приобщила к культуре. Но до этого никто, в том числе родные Кайсына Кулиева — ни дед, ни отец не знали грамоты и не держали в руках ни одной книги.
Когда в горы пришла гражданская война, отец Кайсына Шува Кулиев ушел в партизанский отряд, чтобы сражаться против белоказаков Деникина. Два года спустя он погиб. Кто мог предвидеть тогда, что сын его станет одним из
Их появление предвидел Ленин. И эти славные наши поэты — как бы осуществление ленинской мечты.
Кайсыну Кулиеву шел девятый год, когда его отвезли в селение Нижний Чегем и отдали в школу. Впоследствии уроки русского языка открыли ему сокровища русской литературы, приобщили его к мировой культуре. Если б не русский язык — пишет Кулиев сейчас,—
Так я и жил бы, тяжесть скал кляня, И тлел душой, как уголь у жаровен, И Лермонтов не встретил бы меня, И для меня б не ликовал Бетховен.В зимние месяцы Кайсын учился, а летом пас телят и овец, возил дрова, косил сено, пахал. Когда подрос — объезжал молодых лошадей, прославился как лучший наездник и получил прозвище «Шкура коня»: ни один конь не мог его сбросить. А кроме того, он был ашугом — пел, исполнял народные лирические песни. Устную поэзию и напевы балкарские Кайсын Кулиев знает сейчас, как никто.
Ему не исполнилось восемнадцати лет, когда он поехал в Москву и поступил в Государственный институт театрального искусства, где получил высшее театральное образование. А кроме того, занимался в Литературном институте. Перед войной вышел первый сборник его стихов. Потом была служба в армии, прыжки с парашютом, потом — Прибалтика, лето 41-го года: отступление, жесточайшие бои, гибель товарищей… В октябре его часть перебросили под Орел. После Орла Кайсын Кулиев лежал в госпитале. Его хотели демобилизовать, он отказался, в 1942 году получил назначение на Сталинградский фронт, в газету 51-й армии, участвовал с ней в боях за Ростов и Донбасс, Левобережную Украину, Крым… Снова был ранен, демобилизован. И уехал к своим в Киргизию.
Но где бы он ни был, — закрывая глаза, он видел Чегем, помнил каждую складку, каждую тропинку, каждый родник. И о чем бы он ни писал — память сердца возвращала (и всегда возвращает) его к Чегему, к образам, которые с детства вошли в его жизнь и сознание.
Это — камень и снег. Горы и цветущие абрикосы. Тени облаков и тени орлов на зеленых пастбищах над аулом, вечернее солнце на белых хребтах, похожих на цвет созревшего кизила, когда кажется, что сказочный великан залил снежные вершины красным вином. Чегем для него — это пшеничный колос и водопад, всадник на горной тропе и желтеющие чинары. Небо и руки матери. И почти никогда — кинжал — традиционный атрибут горца.
Чегемское ущелье и горы — это животворный исток поэзии Кайсына Кулиева, его начало и мерило для него всего прекрасного:
Какого ни прошел бы я ученья, Каких бы я ни одолел вершин, Я — прежний горец и, входя в селенье, Преображаюсь я — крестьянский сын. Хоть я научен городским манерам, Хоть и ношу я тонкое сукно, Любовь к траве, к земле и к скалам серым Во мне неистребима все равно. Сын горца, я не промотал наследства, Быт городов не изменил меня, Я сед, но вновь мне возвращает детство Рев буйвола и ржание коня. И тем гордиться буду я до гроба, Что и моя душа наделена Крестьянской простотою хлебороба, Бесхитростностью горца-чабана. Я много видел городов хваленых И новые увижу города, Но все равно, крестьянином рожденный, Крестьянином останусь навсегда.