А в чаше – яд
Шрифт:
Насилу Нина отбилась от продавца когда наконец подошел богатый покупатель, за которым шли нанятые носильщики, увешанные тюками. И продавец кинулся обслуживать и обхаживать более выгодного покупателя.
– Что ты ищешь, почтенная, – спросил тихий голос за спиной.
– Обернувшись, Нина увидела пожилую горожанку, одетую скромно, но аккуратно. Стола по краю была украшена искусно вышитой темной нитью каймой.
– Ищу того, кто может рассказать про вышивку с птицами, что по подолу туники делают. Ты, случаем, не мастерица? Может, подскажешь, где такой узор найти да купить можно. В какой эргастерий
Мастерица окинула взглядом Нинину простую столу и скромно украшенный мафорий.
– Сложное шитье, с птицами, со львами, да со змеями крылатыми только богатые клиенты заказывают. На далматиках 22 и мафориях, на плащах такой узор нынче модный. А вот на туниках такое редко вышивают, если только на шелковой, но это сама понимаешь, не каждый заказать может. Такое во дворце чаще носят. А для кого ты спрашиваешь, госпожа?
Нина смутилась. Врать она непривычная, а правду сказать – ну как слухи поползут лишние. А вдруг мальчонка перепутал что? С дворцом шутить плохо, не успеешь оглянуться, как в подземельях окажешься. Отговорилась Нина, что на прохожем увидела да захотела себе такой же узор. А почтенная мастерица ей, неразумной, все объяснила, так что Нина не будет больше на красивую вышивку рот разевать.
22
Далматика – верхняя туника из парчи с диагонально образанным подолом.
Мастерица покивала, спорить не стала. Сказала только где ее найти можно, если вышивка понадобится. На том и распрощались.
Все еще перебирая в голове как же ей теперь узнать про тунику, Нина направилась в пекарню к подруге своей Гликерии. Нет ничего лучше аромата свежего хлеба, когда достает его добрые руки из печи, прикрывают чистой обсыпанной мукой тряпицей, проверяя попутно, достаточно ли похрустывает корочка. А какие сладкие лукумадесы печет Гликерия… Нина прямо и заходить порой боится, соблазн ведь велик, не удержишься и съешь, да не один и не два.
Нина старается в еде быть умеренной, знает, что кто следит за тем, чем брюхо набивает, тому и аптекари и отвары не нужны. Тело само частенько себя лечит, если ему не мешать. Но в пекарне разум у Нины становится неспешным и рассеянным, в грех чревоугодия погруженный.
Войдя, Нина привычно направилась вглубь небольшого помещения. Никто ее не встречал у порога, видать отпустила помощников Гликерия в честь воскресенья. А Феодор, должно быть, из церкви еще не вернулся. Он ходил на заутреню в церковь Святых Апостолов, что неподалеку от пекарни. Там он часто с батюшкой беседы вел неспешные, благостные.
Пока глаза привыкали к сумраку крохотной таверны после яркого солнца, Нина неспешно прошла к невысокому столику, где обычно и встречала покупателей пышная красивая хозяйка. Там никого не было.
– Гликерия, – позвала Нина. Заволновалась, не случилось ли что?
– Но скоро Гликерия вышла из-за занавески, подошла, потом, зачем-то перекрестившись, тяжело опустилась на стул.
– Что случилось-то? Ты что-то сама не своя, – нахмурившись спросила Нина.
– Ох, – махнула рукой Гликерия. – И ко мне сикофант приходил…
Нина
– Да рассказывай же! К тебе-то зачем?
Гликерия зашептала оглядываясь:
– Раб из дворца сбежал, ищут его. Все таверны обошли, до меня добрались.
– Чушь какая-то. Во-первых, откуда у раба деньги по тавернам ходить. А во-вторых, ты чего так разволновалась-то? Ну сбежал раб, первый раз что ли?
– Он, говорят, помощником был у дворцового повара по сладостям. Думают будет искать, где бы подработать. Искусный вроде очень.
– А ты-то причем?!
Хозяйка пекарни вздохнула. Нина рассердилась:
– Ой, не томи, подруга. Знаешь, что ли, где он?
Та молча прошла вглубь, открыла дверь, ведущую на задний двор с печами, направилась к сараю в дальнем углу, где хранились припасы. Нина, подхватив корзинку, прошла за ней, прикрыв за собой дверь.
В сарае, не видя еще ничего после яркого солнца, Нина услышала шорох и повернулась к стене, заставленной мешками. Поджав ноги и обхватив их руками, на полу сидел мальчик лет тринадцати. Спутанные влажные белокурые волосы прикрывали плечи. На шее поблескивал витой серебряный ошейник. Огромные глаза придавали его виду какой-то неземной облик. Руки были покрыты синяками и царапинам. От жалости Нина охнула.
Но тут же всплеснула руками и, повернувшись к Гликерии, зашипела:
– Ты что это надумала?! Ты забыла, что за укрывательство рабов полагается?!
– Он на моего Григория похож. Прямо одно лицо, – слезы покатились по щекам Гликерии. Ее младший брат утонул много лет назад, горевала она по нему до сих пор.
– И правда похож…, – пробормотала Нина с сочувствием, – я там корзинку у порога бросила – дай-ка, – сказала она Гликерии.
Та быстро подала корзинку, торопливо зашептала:
– Он толковый такой – в пустой мешок из-под муки залез и другими прикрылся, – шепотом тараторила она. – Над ним во дворце издевались, верно. Что-то там не так. Спрашивала почему да как убежал – не говорит. Ну не могу я его отдать этим злодеям, ты посмотри на него!
Гликерия, горячась, повысила голос. И вдруг спохватилась, кинулась обратно в пекарню.
Нина, слушая подругу, намазывала заживляющее снадобье ребёнку на ссадины и синяки. Тот морщился, шипел – мазь припекала. Аптекарша велела мальчику раздеться и показать спину. Тот помотал головой, опустил глаза:
– Спасибо, больше не болит.
Проводив взглядом Гликерию, мальчик вжался в стену, посмотрел на Нину и прошептал:
– Госпожа, не отдавайте меня им.
Нина вздохнула.
– Как звать-то тебя?
– Галактион.
– Ишь ты! Галактион! – усмехнулась Нина. – ну и имя для раба! Откуда ты?
– Меня привезли из болгарских земель, когда мне лет шесть было. Много лет назад. Родителей убили, братьев тоже. Я уже и не помню ничего. С малых лет в рабах. Сначала был у торговца сладостями, хороший человек был, добрый. Потом его имущество в казну забрали, а его из города выгнали. Не знаю за что. Меня во дворце на кухню отправили работать, сказали раз умею мёд от патоки отличить, буду помогать повару.