А в городе звёзд не видно…
Шрифт:
А пальцы порхают по её ногам, поглаживают их, заранее обводят те места, к которым следом прижимаются губы, вырисовывая влажные узоры на покрытой мурашками, прохладной после улицы светлой коже.
Поцелуи спускаются вниз вместе с его ладонями, уже обхватившими оголённые щиколотки. И язык наконец добирается до тёмного пятнышка родинки над коленкой, пока он ставит себе на ноги сначала одну её ступню, а следом и вторую, чтобы полностью стянуть с неё колготки.
Он задирает голову вверх и ухмыляется, поймав её взгляд, неотрывно следящий за каждым совершаемым им движением.
Она держится руками не за край подоконника, а сжимает в кулак подол своей скучной, чертовски приличной юбки, и дрожащими от возбуждения пальцами пытается незаметно приподнять его выше. Робко, боязливо. Балансируя на хрупкой грани покорности перед ним.
Это заводит, подстёгивает, распаляет ещё сильнее, хотя казалось, что сильнее просто не бывает.
Только он никогда не играет по правилам, даже если придумал их сам.
— Смотри, — улыбается и быстро расстёгивает молнию на юбке, падающей вниз в тот же миг, как её пальчики разжимаются.
И она смотрит. Как его лицо прижимается к животу, вздрагивающему от щекочуще-чувственного прикосновения к нему горячего дыхания. Как язык ползёт по коже от выемки пупка, извиваясь и петляя, и вслед за губами касается складок между её ног. Еле ощутимо, дразняще, словно ещё раздумывая над дальнейшими действиями.
Его выдержки хватает только на несколько нарочито сдержанных поцелуев, прежде чем рывком забросить её колено себе на плечо и провести языком ей между ног, слизывая выступившую влагу.
Под быстрыми ласкающими движениями его рта она отрывисто стонет и выгибается навстречу, полностью раскрываясь. И ладонью, зарывшейся в волосы, бесстыдно прижимает его голову ещё ближе к себе.
Язык скользит по горячей, набухшей плоти, самым кончиком мимолётно касается клитора, обводит его по кругу несколько раз и усиливает давление, принимаясь остервенело вылизывать в такт её сбившемуся дыханию, перемежающемуся со всхлипами.
Сладковатый мускусный запах пьянит и кружит голову, и он со странным удовольствием смакует незнакомый ранее вкус. Впивается в неё, чувствуя себя победителем от того, как отчаянно она извивается, неумело пытаясь помочь себе скинуть достигшее невыносимого предела напряжение, и сжимает, мнёт, тянет его волосы до боли.
И он охотно возвращает эту боль ей. Так стискивает пальцы на ягодицах, что ладони почти сводит судорогой, быстро прокатывающейся по всему её телу. Подтягивает ещё ближе к себе, не позволяя зажиматься и сводить ноги.
— Мне этого мало, — её слова легко вплетаются в грохот сердцебиения, от которого закладывает уши, и он отстраняется и поднимается, как под гипнозом, снова оказываясь напротив неё.
Ошалевший от желания, с подгибающимися, трясущимися ногами и совсем разучившийся дышать. С ноющим от боли членом, перепачканным её смазкой лицом и отвратительным трепетом в левой части груди.
Любовь — самое отвратительное, что с ним когда-либо случалось.
У неё не получается справиться с его рубашкой, и с очередным резким, судорожным рывком одна из верхних пуговиц отлетает и с издевательски-громким и весёлым звуком прыгает по полу.
А
Где-то ровно на середине приличия и разврата.
Где-то на расстоянии тысячи световых лет от возможности снова уйти от неё.
Происходящее в комнате смазывается, расплывается, растворяется в шорохе снимаемой одежды и приглушённых стонах, в тёмных силуэтах, стремящихся навстречу друг другу. Ощущения теряются в похоти, сжигающей тела и управляющей ими.
Руки трясутся, подхватывая её под ягодицы. Мышцы наливаются каменным напряжением, пока он несёт её к кровати, ещё на несколько нестерпимо мучительных секунд оттягивая возможность оказаться в ней, сцепляет зубы от восхитительного ощущения влажной промежности, трущейся о его член с каждым совершаемым шагом, с каждым мимолётным движением, с каждым глубоким вдохом.
Он садится сам и тут же насаживает её на себя, вынужденно замирает, стараясь не думать о том, как туго и плотно внутри неё, чтобы не кончить прямо сейчас.
Приходится медленно подаваться навстречу, давить ей на бёдра, в исступлении кусать её плечо, ожидая, когда она, легонько покачиваясь из стороны в сторону, постепенно опустится на него до конца, и головка упрётся в какую-то мягкую преграду внутри неё, отправив по телу россыпь ярких искр.
Воздух царапает горло и кусает лёгкие, врывается в него резкими острыми толчками, точно такими же, какими он сам вколачивается в неё, больше не в состоянии сдерживаться. Возбуждение стягивает его внутренности в канат, скручивает мышцы, выворачивает кости и подгоняет двигаться, двигаться, двигаться навстречу единственной возможности избавиться от этого выматывающего, невыносимого, раздирающего чувства.
Она такая лёгкая, почти невесомая, и оказывается так просто раз за разом приподнимать её вверх, а потом грубо и яростно опускать на себя.
Эти стоны, всхлипы, её безрезультатные попытки что-то прошептать; эти громкие, пошлые, влажные шлепки двух соприкасающихся тел; эти приглушённые скрипучие звуки прогибающегося под ними матраса доводят его до той точки, когда сознание плавится от запредельно высокой температуры удовольствия.
Он толкается в неё снова и снова, в исступлении мечется губами, зубами, языком по тонкой коже, хрипло рычит от злости, от желания продлить это убивающее безумие ещё хоть на мгновение, прочувствовать, как всё внутри неё пульсирует и сжимается в оргазме. Кончить прямо в неё.
И его заливает кипящей жижей злости, обваривает кожу до сплошного жгущего ожога, когда из последних жалких клочков самоконтроля получается вовремя достать член, и сперма брызгает на их соприкасающиеся животы.
Руки до сих пор плотно прижимают к нему ослабевшее, размякшее тело, не позволяя ей окончательно осесть вниз или отстраниться. Поцелуи перемежаются с укусами на влажной, покрывшейся мурашками коже груди, и он усердно зализывает их, даже в темноте замечая, как от шеи, по ключице, до маленьких горошин сосков пролегает рисунок стремительно алеющих засосов.