А в полку том жили-были…
Шрифт:
– Товарищ прапорщик, оторвитесь на минутку от своих очень важных дел, застегнитесь, приведите себя в порядок и следуйте за мной. Второй раз я повторять не буду.
Хлопнув дверью, Иван вышел из прохладного склада и направился за угол, где валялись старые разломанные ящики. Луцик, застегиваясь на ходу, бежал за ним. Вид его за это короткое время претерпел значительные изменения. На лице появилась примирительная улыбка, наглость в глазах спряталась, оставив на поверхности только крохи, и то лишь для того, чтобы замаскировать страх.
– Иван,
Луцик все еще пытался казаться равным, имеющим право называть Ивана по имени, а не по званию, что было для него непривычным.
– Ничего, урод, – процедил Иван, затаскивая прапора в закуток и прижимая его к стене. – Я что, похож на твоего другана из пивнухи? Или мы вместе по бабам ходили? Еще раз ляпнешь «чего тебе», сделаю плохо. Я не стану рапорта строчить – выловлю в городе по гражданке и отфигачу по полной программе. Уяснил?
И в этот момент Иван понял, что совершил ошибку, разозлившись и перейдя на неофициальный тон. В глазах Луцика снова всплыла наглость.
– Вы мне угрожаете, товарищ лейтенант?
– Нет, просто предсказываю недалекое будущее.
– Тогда я скажу вот что. Фигачили уже такие. Теперь на лекарства работают.
– Луцик, тебе кто-нибудь говорил, какое ты гэ? – прищурился Иван.
– Это все? – усмехнулся тот.
– Нет, не все. Просто я хочу знать, что произошло на самом деле.
– Я все написал в рапорте.
– А мне кажется, не все. Мне даже больше кажется, что написал ты то, чего не было. Ты хоть понимаешь, что после этого солдаты тебя еще меньше уважать будут?
– А я, в отличие от некоторых, с солдатами в канцелярии после отбоя кофеи не распиваю, – с глумливой ухмылкой произнес Луцик.
Иван, действительно любивший поговорить «за жизнь» со своими сержантами, стоявшими в наряде по роте, – и те невольно уважали его за человеческое к ним отношение, – теперь понял, кто именно «настучал» замполиту части об этом «позорном» факте.
«Вы хоть понимаете, что это панибратство, товарищ лейтенант?» – со злостью пищал тогда майор Чайко, почему-то напоминавший Ивану Чичикова.
«Если вы, товарищ майор, называете “панибратством” то, что я могу вам прямо сейчас доложить имя, фамилию, дату рождения, характеристику и семейное положение каждого бойца в моем взводе, то пусть это будет панибратством», – спокойно отвечал Иван.
«Вы мне не разводите тут демагогию! Не надо. Просто недопустимо, чтобы офицер распивал чаи-кофеи с солдатами! Повторяю вам, если вы не понимаете, что это махровое панибратство!» – ярился майор.
«А как тогда назвать то, что трое солдат стеклили балкон в вашей квартире?» – спросил Иван.
Не найдясь с ответом, майор опустил глаза и махнул на дверь: «Идите и больше не допускайте таких фактов».
Каждая такая встряска в кабинете начальства оставляла неприятный осадок в душе, и, возможно, теперь перед Иваном находился человек, изначально виновный в этом гадком чувстве, испытываемом
– Ну и скотина же ты, Луцик… Неумная и подлая скотина.
– А за эти слова, Иван, можно и ответить, – покачал тот головой.
– Я отвечу за любые слова, сказанные в отношении тебя. И ни у кого за спинами шушукаться не буду.
– Вот и поговорили, – приводя в порядок форму, нервно хохотнул Луцик. – А напоследок, лейтенант, советую все же выбирать выражения. Тут, в Луговой, есть целый цыганский район, а там у меня много друзей. Так что кто кого отфигачит – большой вопрос. Не лезь ко мне. А я не буду лезть к тебе. Всего-то. А сосунков этих я посажу, можешь не сомневаться. Троих за свою службу посадил – и этих посажу.
– Посмотрим, – кивнул Иван.
– И смотреть нечего. Сядут как миленькие.
– Ты, блин, действительно дурак. Ты ведь никто, Луцик. Никто. Что такое ты без армии, без своих погон? Ты бегаешь, жалуешься на солдат каждому начальнику, но сам ничего сделать не можешь. И то, что посадят этих пацанов, ничего не изменит.
Последнее Иван говорил уже в спину быстро удалявшемуся к зданию столовой Луцику. Шел тот гуськом, нарочито небрежно засунув руки в карманы, но спина… Вид этой чуть согнутой спины внушал Ивану надежду, что слова зацепили подлеца. Должны были зацепить!
…Мало того, что зарплата была маленькой, так еще и существовал строгий запрет на иной вид деятельности, кроме военной. Однако все потихоньку подрабатывали. Кто где мог. И кто как умел. А иначе нельзя было прокормить семью.
Иван тоже подрабатывал. Лейтенантское жалование имело обыкновение кончаться уже после второй недели. Тогда приходилось переходить на бульонные кубики, китайскую лапшу и хлеб. И как только наступало такое время, он брал с согласия отца машину и таксовал по городу. По этому поводу Иван уже много раз имел нелицеприятные разговоры с соответствующими начальниками, которые узнавали об этом непонятно как.
И в этом бардаке никто бы и думать не стал о судьбе двух солдат.
Это задевало Ивана. Задевало равнодушие. Задевала неумная злоба Луцика, решившего утверждать свой авторитет такими бесчестными методами. Это не было правильным. Но что противопоставить Луцику, теперь уже ощетинившемуся из какого-то своего извращенного принципа? Что?..
Этого Иван пока не знал. Конечно, прапорщик Луцик еще получит свое, но не от руки офицера Вишневского. Марать руки об это чудо природы не хотелось. И не потому, что Ивана испугали туманные намеки о многочисленных друзьях в цыганском районе (такая мысль ему и в голову не приходила), а просто из-за того, что вряд ли удовольствие разбить луциковскую рожу помогло бы делу. Нельзя было давать Луцику лишний повод чувствовать себя жертвой, отчего тот стал бы еще яростнее защищать свою иезуитскую позицию в отношении бойцов.