А я останусь!
Шрифт:
– Надь, пошли к нам. Нельзя тебе здесь оставаться.
– Юль, мне нужно побыть одной. Понимаешь? Одной. А спать… на диване лягу. Шапку под голову, пальто вместо одеяла. Люди в бомбоубежищах на полу спят – и то ничего.
Одноклассница сделала попытку возразить, но Надя ее остановила:
– Не волнуйся. Если будет совсем невмоготу, приду к тебе. Обещаю!
Подруги обнялись.
Когда за Юлей закрылась дверь, Надя вырвала из тетрадки в линейку двойной лист и стала писать письмо отцу – бойцу дивизии народного ополчения.
26
Для
Пощечина, которую залепила ему Надя, когда узнала, что среди грабителей был и он, до сих пор жгла его щеку. Чтобы хоть как-то реабилитироваться в глазах девушки, он вставил в дверь ее квартиры новый замок. Впрочем, Юрка понимал, что одним замком дело не поправишь.
С Еремеем Юрка связался не от хорошей жизни. В семье Панкратовых он был единственным кормильцем. Бабушка получала иждивенческие карточки, а сестра – детские. По ним полагалась только половина нормы продуктов, по сравнению с рабочими карточками. Да и чтобы отоварить их, нужно было стоять в длиннющих очередях по нескольку часов. Этого Юрка терпеть не мог и в мирное время. К тому же и крупу для голубей добывать становилось всё сложнее. А на рынке цены превышали магазинные в пять, а то и в десять раз.
Жили Панкратовы в шестнадцатиметровой комнате коммуналки – с бабушкиным сундуком в углу, потертым диваном, табуреткой, двумя металлическими кроватями, буржуйкой с выведенной в форточку трубой и лампочкой с бумажным абажуром, свисавшей с потолка.
Пока Юрка шел по улице, размышляя о том, как вести себя с Надей, его бабушка, Анна Николаевна, дома накрывала на стол.
Посуда у Панкратовых была самая простенькая: граненые стаканы, один из которых был щербатым, и видавшие виды тарелки. Маруся помогала бабушке – раскладывала алюминиевые вилки с погнутыми зубьями.
– А Юрка когда придет? – Маруся очень хотела есть и с нетерпением поглядывала на кастрюлю, стоявшую на буржуйке.
– Скоро. Придет – и будем ужинать.
Наконец Маруся не выдержала, подошла к кастрюле и потянулась к крышке:
– А что там?
Но вопрос этот повис в воздухе, как и рука Маруси над крышкой: в комнату вошел Юрка – в пальто и в кепке, как был на улице. Маруся бросилась к нему.
– Тепло у вас! – Он обнял сестру.
– Почему тебя так долго не было? Я тут чуть с голоду не умерла! – Девочка вопросительно смотрела на брата.
– Много будешь знать – скоро состаришься! – Он легонько коснулся пальцем носика сестренки.
Юрка посадил Марусю на стул, подошел к буржуйке и стал греть над ней руки. Потом снял пальто и кепку, бросил их на табуретку.
Пока внук мыл руки в общей ванной коммуналки, бабушка поставила кастрюлю на стол, подложив под нее деревянную подставку.
– Бабуль, ну правда, что там? – Маруся продолжала
– Каша ячневая.
– Ну во-от! – Девочка была явно разочарована. – Опять ячневая! А я картошку хотела.
– А может, тебе икры черной или осетрины на обед подать? – съязвила баба Нюра.
– Икра мне твоя не нужна. Юр, купи картошки!.. – Маруся просительно смотрела на брата. – Я не люблю ячневую!
– Нет у Юры времени за картошкой в очередях стоять.
– Маруся, а я тебе что-то принес! – Юрка, улыбаясь, смотрел на сестренку.
Та знала, что брат, скорее всего, принесет домой что-нибудь вкусненькое, и отчасти именно поэтому всегда с таким нетерпением ждала его с работы. Ее распирало любопытство: что же он припас для нее на этот раз? Панкратов потянулся к пальто и достал из кармана яблоко, вытер его о рукав рубашки и отдал сестренке.
– О! Яблоки я люблю! – Она с хрустом откусила большой кусок.
– И для бабули есть гостинец! – Из другого кармана парень достал банку тушенки.
– Юр, а откуда у тебя тушенка? – встревожилась Анна Николаевна. – Где ж ты ее раздобыл?
– Там, где взял, ее уже нет.
Он открыл перочинным ножом банку, опрокинул ее содержимое в кастрюлю с ячневой кашей.
– Вот теперь будет вкусно! – Юрка подмигнул Марусе.
Анна Николаевна покачала головой, перемешала крупу с тушенкой, а потом, вздохнув, стала раскладывать ее по тарелкам: больше всех – внуку, чуть поменьше – внучке, себе меньше всех.
Маруся вдохнула запах, идущий от кастрюли, и закрыла глаза от удовольствия. Все трое сели за стол.
27
А Надя, оставшись одна, растопила буржуйку. Положила в печку несколько поленьев и, убедившись в том, что дрова разгорелись, закрыла дверцу. Закончив с этим, она села на стул возле печки. Стулья – деревянные, венские, – к счастью, из квартиры не вынесли. Хотя могли бы: какие-никакие, а всё же дрова! Наконец-то у нее появилось время подумать о себе, осмыслить свое положение. Решить, как она будет жить дальше.
Спрыгнуть с поезда – дело нехитрое. А вот как жить, как просто выжить одной в городе, который находится на осадном положении, который бомбят каждый день и – особенно – ночью! Где проблемы решительно со всем: с водой, продуктами, отоплением, с элементарным чувством защищенности и безопасности. Где вот так, запросто, могут посреди белого дня вышибить в квартире дверь и спокойно вынести из нее всё, что только можно.
Как быть теперь, когда квартира стоит почти пустая? Поди купи теперь одеяло, подушку, чистый пододеяльник, простыню, наволочку… Да что там пододеяльник! Обыкновенные чашки-вилки-ложки! Как дальше жить, если Юрка – тот самый Юрка Панкратов, который казался ей таким надежным и смелым, – рыскал по ее квартире в поисках того, что можно украсть и продать? Тащил из ее комнаты матрас и кастрюли из кухни. Ходил вместе с бандитами по осколкам любимой папиной чашки – по осколкам семьи Елисеевых.