А завтра — весь мир!
Шрифт:
Тварь извивалась и боролась минут пять, яростно меняя цвет, будто семафор, щупальцами обвивая ванты, как побеги зелёного горошка, и брызгая на нас коричнево-черными чернилами. В конце концов ей удалось перекусить клювом трос и ускользнуть. Герр Ленарт остался крайне недоволен, что упустил столь ценный образец, но все остальные, кому пришлось тащить каракатицу на борт, вовсе не сожалели о случившемся.
С началом марта штили стали настолько постоянными, что мы предприняли отчаянные меры, чтобы приблизить «Виндишгрец» к пункту назначения. Спустили на воду шлюпки
Это безрадостное занятие все ненавидели. Десятиметровый баркас с сорока гребцами (по двое на каждое весло) — сам по себе достаточно неуклюжая и своенравная старая бочка. Но тащить его по сияющей глади летнего моря, да ещё в придачу с двухтысячетонным кораблём за кормой, это такой надрывный и утомительный труд, что даже начальник тюрьмы в Европе не осмелился бы назначить его в качестве наказания. Это как быть галерным рабом, но даже без компенсации в виде быстрого перемещения по волнам, чтобы восстановить ноющие мышцы и залечить мозоли на руках.
Мы надрывались на веслах под полуденным солнцем, когда линиеншиффслейтенант Микулич с форкастля в рупор обругал нас и пригрозил разжаловать уорент-офицеров в матросы, если те не выжмут из нас больше. Буксировочный трос то падал в воду, то натягивался, а корабль тащился вперёд по сияющему жидкому серебру моря по метру на гребок. Спустя два дня подобных упражнений старший матрос Байча (один из пожилых старослужащих) во время гребли рухнул замертво от остановки сердца.
Ещё несколько матросов пострадали от солнечного удара. Один из них — юный пухлый и светлокожий чешский паренёк по фамилии Хозка, к которому Микулич испытывал особую неприязнь. На нём гребля сказалась крайне плохо — Хозка только за одно утро уже трижды терял сознание, пока Микулич окончательно не вышел из себя и не огрел его по обнаженной спине плетью из линька с узлами, с которой в последнее время не расставался, но пока что не осмеливался ни на ком применить.
Но для 1903 года это было уже слишком: Хозку оставили без сознания лежать на форкастле, пока хирург смазывал ему йодом рассеченную кожу на спине. В это время боцман и его помощники тактично увели вниз грязно ругающегося Микулича, у которого буквально текла пена изо рта. Плеть тайком выкинули за борт, и всё как-то притихло — на время.
Но среди матросов распространилось общее мнение, что, если бы у капитана было хоть какое-то подобие хребта, он бы никогда не позволил «дер Микуле» расхаживать с подобной штуковиной на виду.
Освобождение от этих мук пришло на следующий день с совершенно неожиданной стороны. На рассвете поднялся слабый ветер с зюйда, и корвет проделал пару миль на север, достигнув широты Арики, где побережье изгибается в направлении перуанской границы.
Теперь мы находились всего в шестистах милях от Кальяо, меньше чем в двух дня пути при попутном ветре. Но тем утром дела обстояли так, что путешествие могло растянуться и до конца года, поскольку ветер снова пропал и оставил нас без движения.
Вскоре
— Пароход, три румба на левом крамболе!
И правда, пароход. Мы собрались у поручня посмотреть — мы не видели других кораблей уже три дня. Но как только загадочный пароход взял курс на нас, я увидел в подзорную трубу, что это не торговый пароход, а некрупный военный корабль — большая канонерка или маленький крейсер, покрашенный в белый цвет, с желтой трубой и блестящим золоченым орнаментом на носу.
Хорошая новость. Капитан торгового судна, идущий по расписанию, не склонен терять время, общаясь с иностранными военными кораблями, но другой военный корабль обязательно остановится обменяться новостями и газетами. Все бросились к рундукам и начали писать открытки своим семьям.
В двадцать минут загадочный корабль сблизился с нами и шел под парами параллельным курсом на расстоянии метров восемьсот. Мы видели звезды и полосы, трепетавшие на гафеле, пока он проходил мимо. Почему он не сближается?
Может, они думают, что у нас на борту ветрянка? И почему они изготовились к бою? О боже, они наводят орудия на нас! Затем внезапно ярко полыхнули два оранжевых языка пламени, и корабль на несколько секунд скрылся в клубах белого дыма. Два снаряда и звук выстрелов настигли нас одновременно.
Первый снаряд с ярко-красной вспышкой и оглушительным взрывом попал в фок-мачту чуть ниже салинга. Команда в панике брызнула кто куда, когда горячие осколки осыпали палубы, а брам-стеньга и паруса, опутанные обрывками такелажа, рухнули вниз. Второй снаряд пробил бизань-парус и взорвался в море далеко позади нас.
Начался кромешный ад, матросы попытались броситься к своим местам согласно боевому расписанию, а горны заиграли «Все по местам». Капитан стоял на мостике, не веря своим глазам.
И лишь Залески, только что стоявший рядом со мной на корме, наблюдая приближение американского корабля, схватил сушившуюся на поручнях скатерть и взлетел по вантам бизани. Не знаю, каков мировой рекорд на залезание с палубы полуюта трехмачтовика на бизань-мачту, но думаю, что если такой есть, то он до сих пор принадлежит Залески.
Фештетич очнулся от оцепенения и закричал, чтобы тот спускался. Но уже через десять секунд Залески цеплялся одной рукой за стеньгу, а другой отчаянно размахивал скатертью. Тем временем палуба заполнялась матросами с винтовками, взятыми из стоек стрелкового оружия.
Залески приказал им встать наизготовку, но не стрелять в ответ. Смущенные и напуганные неожиданным поворотом событий, все застыли и смотрели, сначала как он спускается вниз, затем на Фештетича на мостике, кричащего что-то о батарее левого борта, затем на американскую канонерку, теперь сблизившуюся до трехсот метров. Пушки ее правого борта нацелились на нас и были готовы открыть огонь.