А жизнь продолжается
Шрифт:
— Ты проигрываешь, — говорили ему.
— По-вашему, это проигрыш? — отвечал он. — А ну сдавай!
Тут он был с ними строг, нечего травить баланду и отвлекать друг друга. Не похоже было, чтобы Август собирался стреляться из своего револьвера, когда деньги у него кончатся, но игра — игра его захватила, он оживился, с одобрением кивал, если она велась бойко и с жаром, тянулся за картами прежде, чем ему успевали сдать.
— Опять ты проиграл, — говорили ему.
— Сдавай! Да поживее!
— Чего ж ты не крестишься? — поддразнивали
О, эти недоумки и остолопы, они думали, он переживает из-за проигранных денег и, как только останется без гроша, пойдет с горя и утопится в Сегельфоссе. Сами же они, выиграв крону, торжествовали и, сгибаясь от радостного смеха чуть ли не пополам, спешили запихнуть ее в жилетный карман. Август клал руку поверх карт, клал обе узловатые руки поверх карт и заказывал втемную. Втемную.
Ему пошла хорошая карта, и несколько раз он выиграл, после этого он уже не знал удержу, старческие его глаза горели.
— Стоим или удваиваем! — сказал он, опять не посмотрев в карты.
Остальные переглянулись, покачали головами и бросили карты на стол.
— Стоим или удваиваем! — подначил он цыгана.
Цыган клюнул. Но, забирая свои карты обратно, он прихватил одну лишнюю и торопливо сбросил другую. Раздались крики:
— Это надувательство! Сдавайте по новой!
Август, которого это касалось самым прямым образом, ничего не заметил. Чумазое лицо у цыгана побелело, губы задергались.
Когда Август проиграл, все закричали:
— Но это ж обман! Вам надо было сдать по новой и взять нас в игру. Ты хапнул валета и сбросил семерку, — сказали они цыгану.
— Я и без валета бы выиграл, — сказал цыган.
Уходя, один из лавочников вздумал было втихаря прикарманить карточную колоду. Август остановил его:
— Давай-ка ее сюда!
— Ты же сказал, она не твоя.
— Давай сюда карты! — повторил Август…
Мелкие происшествия, мелкие разногласия, однако же игра по вечерам продолжалась. Захаживали новые люди, приходил Йорн Матильдесен. У этого денег отроду не водилось, но Август давал ему по кроне за то, чтобы он караулил на улице и барабанил по стеклу, завидя на горизонте кого-нибудь из дорожных рабочих. Интуиция и опыт подсказывали Августу, что со своими подчиненными играть не стоит.
Он проигрывал и выигрывал и снова проигрывал. Иной раз столько, что ему приходилось выкладывать ассигнацию, но он и виду не подавал, что расстроен. Наоборот, казалось, вечера за картами доставляют ему удовольствие. Как-то он надумал отправить за границу еще несколько денежных переводов, что всегда влетало в копеечку, и тут выяснилось, что денег у него теперь кот наплакал. Ну и что прикажете с ними делать? Остается только одно — спустить в карты!
Однажды вечером он отправился после ужина к доктору, ему был оказан радушный прием, с ним беседовали, поднесли угощение. Доктор Лунд успел уже переговорить с судьей о сбережениях Августа в Поллене, скорее всего их поместили
— Деньги на тебя как с неба свалились, по нынешним временам это неслыханное везение.
— Интересно, сколько? — спросил Август.
Этого доктор не знал, а фру Лунд у себя в селении слыхала только, что речь шла о порядочной сумме.
Август разговорился с ней о том, кто из полленцев умер, а кто еще жив, время от времени она получала письма от матери, и новостей у нее был ворох.
Август спросил, как поживает Эдеварт.
— Эдеварт?
— Эдеварт Андреассен, вы его знаете.
Так он же двадцать лет как умер — неужто Августу ничегошеньки не известно! Ведь Эдеварт поплыл за ним вдогонку на север, когда он сбежал из Поллена. В одиночку, на веслах, а ветер — западный, так он и не вернулся. Вдобавок он еще позаимствовал почтовую лодку. Если не двадцать, то уж пятнадцать лет назад.
Август погрузился в раздумье, после чего сказал про себя:
— Жалко, что он умер.
В гостиной появились двое мальчишек, сыновья доктора и фру Эстер, возможно, их предупредили заранее, они уселись и приготовились слушать. Но поскольку никаких рассказов о Южной Америке и разбойничьих шайках не воспоследовало, они ушли.
— А Поулине жива и торгует у себя в лавочке, — рассказывала фру Лунд. — И Ане Мария жива, а Каролус умер. Ездра, тот разбогател и живет в достатке. А хозяин невода Габриэльсен…
Август:
— Мне охота знать, как поживают и живы ли вообще мои елочки?
— Не знаю, — сказала фру Лунд. Но, судя по всему, она тотчас же припомнила елочки и растрогалась.
А его фабрика рядом с лодочными сараями, а красивые дома, которые он выстроил в Поллене, а площадки на береговых скалах, которые он заставил расчистить от мха и приспособил для сушки рыбы…
Мальчики пришли снова и уселись слушать. Ничего нового, все те же скучные разговоры о Поллене.
Доктор спросил:
— Ну а ты как, был с тех пор в Южной Америке?
— Нет.
— А где был в последний раз?
— В последний? Кажется, в Латвии. Разве все упомнишь? Я ж побывал в стольких городах, объездил сотни краев.
Вот оно, начинается! — подумали мальчики.
— Да уж, чего тебе только не довелось повидать! — сказал доктор. — Ну и как тебе Латвия?
— Эстония, Латвия, Лифляндия, все эти прибалтийские страны… как, впрочем, и само Балтийское море…
— Ничего особенного?
Август выразил свое давнишнее презрение к Балтийскому морю:
— Оно коварнее тигра и не для крупных судов. Так, озерцо. К тому же оно почти пересохло.
Мальчики засмеялись и, должно быть, подумали, что вот теперь-то все и начнется. Ничего подобного. Нет, ни доктору, ни фру Лунд не удалось вытянуть из Августа ни одной истории или хотя бы мало-мальски занимательной небылицы. Это был уже не прежний Август из Поллена, он постарел и сделался религиозным.