А. Амман Путь отцов
Шрифт:
Лев не был самостоятельным мыслителем. Образование его весьма и весьма хромало: нечего и сравнивать с Иларием, Амвросием или Августином. И к философии он относится едва ли не пренебрежительно: никаких отсылок к классикам. Он не знал греческого языка, что не могло не служить помехой, учитывая богословские распри. Источниками истин вероучения служили ему чаще догматические формулы и традиции, нежели богословские авторы, за исключением, пожалуй, Августина.
Он довольствовался элементарными понятиями, формулами, которые считал ключевыми, и никогда не возвышался над уровнем понимания слушателей. Он не толковал книг Писания, экзегет из него никакой. Библия для него — источник цитат–свидетельств. Чуждый метафизическому любопытству, он не стремился проникнуть в таинства веры, не затруднялся
В проповедях его нет ни оригинальных мыслей, ни богословского пафоса, однако язык его красочен, звучен, и это скрашивает общие места. В переводе проповеди теряют всякую привлекательность — так подстрочник обнажает порой весьма скромные достоинства оригинала.
Лев не психолог, а скорее моралист, он куда лучше разбирается в жизненных перипетиях, нежели в таинственных глубинах души. Его больше привлекает разумность и упорядоченность, чем сердечность и проникновенность. У него нет ни тонкого чутья Петра Хризолога, ни простодушия Григория Великого.
Он был практиком, деятелем, а не мыслителем, и склонен был управлять, а не размышлять. Он прежде всего руководитель, отчетливо сознающий долг Римского епископа и преемника Петра.
«О, племя нареченное, народ избранный, град священства и владычества, — говорит он о Риме, — ты, по благодати святого престола блаженного Петра, сделался столицею мира, и признали тебя повсеместно не ради власти земной, но именем благовестия Божьего».
Достоинство, унаследованное от Петра, Лев понимал как долг служения. И проповедовал этот ревнитель веры то, что ему подсказывал собственный опыт единства устремленности и воли. Он утверждал и знал, что ни один верующий не может миновать испытаний своей веры.
ЛИЧНОСТЬ
Лев был правителем, а отнюдь не пророком и не историком–богословом. Может статься, ему нехватало воображения и творческого гения. Он не расслышал грохота обвального крушения Империи. Он вообще не умел приноравливаться к требованиям времени. Амвросий гораздо лучше понимал, что Империя обречена и разваливается на глазах. Донельзя неуступчивый в отстаивании особых прав Рима, не желающий признать очевидный примат Константинополя на Востоке, закрепленный вселенским собором, Лев вынужден был просить базилевса вникать в богословские вопросы. Он вмешался в игру, не соразмерив всех опасностей. В защите ортодоксии на Востоке он больше полагался на императора, чем на епископов, его усердием императора вознесли настолько, что признали в нем «достоинство священнослужителя, душу епископа». Лев был приверженцем твердой власти и не умел отнестись к ней критически или хотя бы сдержанно.
Он римлянин до мозга костей: сложность и восприимчивость Востока были ему не по нутру. Этот великий первосвященник, предвосхитивший средневековое папство, не сумел навести мост через пропасть между Римом и Константинополем. Вселенская Церковь представлялась ему скорее единой и дисциплинированной, нежели сложной и многообразной.
Обладая несокрушимым. упорством, он не слабел, а закалялся в испытаниях, доказал свое мужество и твердость. Все было против него, но он стоял на своем неколебимо, дух его оставался ясным. Сознание своего высокого назначения сочеталось у него с неподдельным смирением и кротостью: «Не судите о наследии по недостоинству наследника», — эта фраза приоткрывает завесу над его жизнью.
В непреклонности его не было высокомерия, во властности — ни малейшей жестокости. Его нравственный максимализм всегда облекался в сдержанную форму: этот аристократ хотел, чтобы власть соблюдала свои границы, он уважал личность и ценил правила обхождения. Он был из тех, кто готов оставаться на второстепенных ролях и требует первенства, лишь когда дело доходит до схватки. Этот служитель Церкви имеет собственное лицо уже хотя бы потому, что составил себе четкое понятие о единстве и дисциплине вселенской Церкви и о роли епископа Римского в этом единении. «Он не был первейшим папой, но все же был папой в полном смысле слова».
В пору, когда Римская империя распалась и Запад отошел к варварам, а Восток бредил схизмой, Лев олицетворял единственный островок стабильности
Христос явился ради всеобщего освобождения. Он поистине вочеловечился, не утратив Божественного величия. Осознай же, сколь много достоинства даровано тебе и каковому Телу ты причастен.
ПРОПОВЕДЬ НА РОЖДЕСТВО ГОСПОДА НАШЕГО ИИСУСА ХРИСТА
1. Возлюбленные братья, Спаситель наш родился в сей день, возрадуемся же. Изгоним из душ наших всякую печаль, ибо вот родилась жизнь, и сгинул смертный страх, и излилось на нас веселие обетования жизни вечной. Пусть все станут соучастниками нашей радости, ибо радость у всех одна: Спаситель наш, упразднитель греха и смерти, не обрел среди людей ни единого безгрешного и явился, дабы освободить всех. Да возликует святой, ибо награда его близка. Да возрадуется грешник, ибо ему уготовано прощение. Да возвеселится язычник, ибо призван. к жизни. Истинный Сын Божий, в полноте времен, осеняющей Его непостижимые предначертания, восприял человеческую природу, дабы примирить ее с ее Создателем; так же и диавол, виновник смерти, облекся в смертную плоть и был побежден ею; поверг природу и был повержен природой. Ради нас разыгралась эта битва, и нам была явлена величественная и необоримая приверженность; ибо сам Господь Всемогущий ополчился на жесточайшего врага Своего не в обличьи славы Своей, но облекшись нашей греховной плотию, по образу и природе подпав общей судьбе смертных, однако в Нем и образ, и природа наша отъединились от греха.
Но несть в Нем греха
И что читаем о рождении всеобщем, то здесь отнюдь не пригодно. Написано: «Кто родится чистым от нечистого? Ни один» (Иов 14, 4). В сем же небывалом рожденьи Христовом нисколько не участвовала похоть плотская, и несть в нем печати греха. Девственница из царственного колена Давидова избрана была сосудом плода святого, Божескою и человеческого вместе, и зачала она в Духе прежде, нежели понесла ее плоть. И дабы в неведении о замысле Господнем не убоялась она свершения непредвиденного, услышала из уст ангела весть о том, что станет восприемницей Духа Святого. И она, реченная матерь Божия, ничуть не была оскорблена в стыдливости своей. Как ей было не провидеть зачатия чудодейственного, если над нею свершалась воля Всевышнего по слову Его? И верующая душа укреплялась в уповании своем предшествующим чудом с Елисаветой, нежданно обретшей чадородие: можно ли было усомниться, что Тот, Чьей милостью понесла неплодная, властен оплодотворить девственницу?
Две природы неслиянные
2. Итак, Слово, бывшее у Бога, Бог Единый, Сын Божий, «и все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин 1, 3), соделался человеком, дабы избавить человека от вечной гибели. И, ничуть не умалившись в Своем достоинстве, Он соблаговолил унизить Себя до нас, став соприродным нам и не утратив природы Своей и поистине сочетал образ рабский с образом, соипостасным Отцу. И обе природы сочетались в Нем так, что низшая, восславившись, сохранилась, а уничижение природы высшей не умалило ее. Та и другая сущность предстали в Нем всецело и единолично, и облик человеческий воссиял, слабость осилилась, добродетель обрела предвечность. Дабы искупить отпадение человеческое, природа нетленная соединилась с бренною: истинный Бог и подлинный человек явлены в едином облике Господнем. Такое и надлежало нам исцеление, ибо так «единый посредник между Богом и человеками» (1 Тим 2, 5) возмог умереть, как мы, и внове воскреснуть. Вот, стало быть, и понятно, что бремя спасения нашего нимало не нарушило девственной чистоты Богородицы: она соблюла целомудрие и разрешилась истиной. Таковое рождение, о братья возлюбленные, как нельзя более подобало Христу, в Котором явлена и мощь, и мудрость Божия: таким образом Он разделил с нами бремя по человечеству и стал превыше нас в божественности Своей.