А. С. Секретная миссия
Шрифт:
– Пойдемте, господа? – нетерпеливо спросил Красовский.
Тимоша помалкивал. Этусторону деятельности тайной полиции – слежка ночной порой – он недолюбливал и, хотя деться было некуда, старался не вылезать с инициативами.
– Подождем немного, – сказал Пушкин. – Пусть отдалится на приличное расстояние, будет легче…
Именно ему и пришла в голову простая мысль, до которой не додумался никто другой: следовало попросту послать поручика Навроцкого к немцу, чтобы отдал бумаги в обмен на прощение долга… ну, а далее оставалось лишь посмотреть,
Точно было известно, что немец изволит обитать на Моховой – но, получив от Навроцкого сверток, он направился не туда, а без всяких колебаний повернул к Неве, к Адмиралтейской части, что само по себе было достаточно интересно: зачем скучному чиновнику, обремененному немаленьким свертком, отправляться не домой, на ночь-то глядя, не извозчика взявши, к своей охтинской симпатии поехать и даже не в один из тех домов, где обычно играет в карты или ужинает, стремиться? Нет, он, изволите ли видеть, пешком собрался в сторону Адмиралтейства, где делать ему вроде бы совершенно нечего…
– Пора, – сказал Пушкин.
Они двинулись следом на приличном расстоянии, держась с ленивой непринужденностью праздных гуляк, благо немец вел себя, словно и мысли не допускал о пустившихся по пятам соглядатаях: ни разу не обернулся, не ускорил шага и не замедлил, ступая размеренно, будто практиковал систему доктора Лодера…
Наплавной мост на Васильевский остров, тускло-желтые фонари, покачиваясь под стылым ветерком, бросают блики на темную воду. Послышался скрип досок – немец миновал мост той же размеренной походкой. Они, выждав должное время, пошли следом. Впереди светили огни Васильевского. Немец шагал целеустремленно, как человек, имеющий точную цель.
– В эту пору тут мазурики пошаливают, – сказал Красовский вполголоса. – Не дай бог, облегчат немчуру не только от денег, но и от бумаг… Что тогда?
– Вмешаемся, – решительно сказал Пушкин. – Выступим в роли благородных случайных спасителей и удалимся… Что еще остается?
Как известно любому старому петербуржцу, Васильевский остров со старых времен представляет собою примечательное место, где обширные огороды и деревянные домишки перемешаны с солидными кирпичными зданиями в самом причудливом сочетании. Только миновал внушительный особняк, уютно светящийся многочисленными окнами, – как оказался у длиннющего хлипкого забора, за которым тянутся грядки и побрехивает мелкая, судя по лаю, собачонка. А там потянулся целый квартал не достроенных по какой-то причине домов: шеренга пустых каменных коробок, зияющих темными проемами окон, кое-где подведенных под крышу, а кое-где таковой лишенных. В таких вот местах и таился отчаянный народ, озабоченный содержимым карманов ближнего своего, порой оттуда явственно доносился тихий свист и перешептывание – так что Пушкин с Красовским держали поближе пистолеты, а Тимоша, избегавший любого рода баталий, ускорял шаг, чтобы не отстать от спутников.
Немец маячил впереди, вышагивая с той же дурацкой размеренностью. Ничто в его поведении не позволяло думать, что он опасается разбойников – то ли храбр был, то ли не принимал в расчет опасностей…
Поначалу
И вовремя. Немец вдруг впервые за все время остановился и принялся озираться с самым недвусмысленным видом: все говорило за то, что он озаботился возможной слежкой. Не обнаружив, должно быть, ничего тревожащего, он ускорил шаг и подошел к добротному дощатому забору, окружавшему уединенный деревянный домик: виднелась только его крыша с печной трубой. Дом, судя по первым наблюдениям, роскошью не блистал, но был добротен и содержался в порядке, а это свидетельствовало о том, что проживали в нем постоянно: иначе хозяйственный окрестный народ, не обремененный особым почтением к чужой собственности, давно бы, как водится, принялся растаскивать забор на дрова.
– Господа, – сказал Красовский тихо. – А не перебраться ли нам во-он туда, в аллею? Оттуда наблюдать будет, ей-же-ей, сподручнее… И нас там никто из дома не углядит.
– Пожалуй, – сказал Пушкин, разглядывая помянутую аллею, порядком запущенную, заросшую диким кустарником. – Нет, подождите…
– Что такое?
– Сдается мне, что кто-то уже пришел к этой мысли раньше нас. Присмотритесь к тому вон дереву, напротив которого вырыта яма…
– Тьфу ты, и правда… – сказал Красовский. – Ишь, притаился…
За деревом прятался человек, судя по его дислокации и позе, терпеливо и пристально наблюдавший за тем самым домом, куда юркнул немец.
– Интересная конкуренция, – сказал Красовский. – Других что-то не видно, он там один… Что будем делать?
– А что прикажете делать с человеком, который пока что никаких противозаконных действии не допускает? – усмехнулся Пушкин. – Вполне возможно, он из воровской шайки, но где к тому доказательства? Не спускайте с него глаз на всякий случай, вот и все…
– Александр Сергеич, немчура! – воскликнул Тимоша.
Действительно, из калитки – которую кто-то невидимый снаружи тщательно за ним затворил – показался немец. Он не сказал ни слова на прощанье, сразу же повернулся к домику спиной и решительно зашагал прочь, в том направлении, откуда явился. На сей раз его шаги были гораздо быстрее, словно он испытывал нешуточное облегчение – такое впечатление сложилось у наблюдавших.
Времени, чтобы принять какое-то решение, оставалось всего ничего, и Красовский забеспокоился первым:
– Что делать будем?
Пушкин не колебался. Решение пришло внезапно, но не выглядело неосмотрительным…
– Что будем делать… – повторил он. – А сцапаем-ка голубчика за шиворот и расспросим о странностях, в кои замешан. Самое время, когда застигнут ин флагранти…
– Дело, – сказал Красовский. – Благо и время, и место подходящие. Орать может сколько ему угодно, подумают, дело житейское, грабят болезного…
– Орать он не должен.
– Понято, Александр Сергеич…