А. Смолин, ведьмак. Цикл
Шрифт:
— Просто мы с тобой сугубо городские люди, нет у нас к этому всему привычки, — высказал свое предположение я. — . Да блин!
Я снова оступился и чуть не упал. Судя по всему, тут весной какой-то большой трактор проехал, пропахав изрядных размеров борозду. А может, тут пожизненный рельеф местности такой.
В общем, мы на этом поле не двадцать минут потеряли, а куда больше. Нет, будь здесь асфальт — и слова Талгата оказались бы правдой. А так — куда там.
— Ты как хочешь, а я еще раз в эти колдобины не полезу, — заявила Маринка, с печалью
— Поддерживаю, — кивнул я, вытирая со лба обильный пот. — Я и сам того же мнения. А еще я предлагаю минут десять передохнуть вон под той замечательной березой. Надо дух перевести.
— Дай попить, — потребовала Маринка. — А то я сейчас сдохну.
Что до состояния дороги — тут Талгат не соврал. Собственно, я бы даже слово «дорога» тут подверг сомнению, это как-то по-другому называется, на мой взгляд. Она была не просто раздолбана, что для наших краев обычное дело. Она была… Вздыблена, это определение подходит лучше всего. Я даже заподозрил, что это эхо войны. Насколько я помню, в 1941 по этим местам прошли немецкие танки, изрядно раскурочив все, что только можно. Не исключено, что после того, как их выбили из этих мест, заниматься дорогой просто никто не стал. Сначала война, а потом недосуг было.
Глина и земля, из которых она состояла, местами застыла в столь причудливых формах, что это можно было принять за инсталляцию, а никак не за колдобину. Хватало в этих рельефных красотах и воды, причем в ней уже завелась жизнь. Я видел тритона, сидящего на глиняном гребне, а в одном месте вроде как даже плеснула рыба.
Тут, сдается мне, и на «Паджеро» особо не проедешь. Здесь что-то посерьезней нужно.
Впрочем, нас это не сильно печалило, мы топали по обочине, засыпанной ковром из еловых иголок. Березняк сразу после поля сменился ельником, причем серьезным, глухим, из тех, в котором ни звуков нет, ни просвета. Все, что у нас было — эта самая обочина да синяя полоска неба над головой. И, конечно, комары в огромных количествах.
— Теперь я точно знаю, что означает слово «роятся», — отвесила себе очередную пощечину Маринка.
— Странно, — заметил я, отмахиваясь обеими руками от сонма кровососов.
— Что именно? — спросила Маринка жалобно.
— Ты не сказала: «Смолин, это ты во всем виноват», — пояснил я. — Видно, крепко тебя обескровили. И обессилили.
— Просто данное утверждение не требует озвучивания, — Маринка прибила очередного комара. — Сашка, я домой хочу.
— Фигушки, — мстительно заявил я. — Если увязалась за мной, то терпи. Вперед тебе наука будет.
Лес кончился вдруг, внезапно. Елки, которые казались бесконечными, расступились, и мы оказались на деревенской улочке. Надо же. А как же — околица, плетень и все такое? Что там должно быть у приличной деревни? Указатель, наконец? Это точно Лозовка или нет?
И не спросишь ни у кого — на улочке не было ни души, а завалившиеся заборы и заколоченные окна и двери двух первых домов,
Одно хорошо — комары остались там, в ельнике. За нами они не последовали.
— Интересно, тут колодец есть? — измученно спросила у меня Маринка. — Я холодной воды хочу. Знаешь, такой, чтобы зубы свело и горло перехватило.
— Красиво сказано, — оценил я. — Не думала о том, чтобы писать художественную литературу?
— Ты, Смолин, энергетический вампир, — заявила Маринка и почесалась. — Чем мне хуже, тем ты бодрее. Блин, ну всю искусали!
— А нам потом еще обратно идти, — злорадно сообщил ей я. — А там еще и к вечеру дело будет!
— Сука ты, — безнадежно произнесла моя спутница.
Колодец мы нашли довольно быстро, просто пройдя по улице чуть подальше. Он стоял на небольшой… Даже не знаю, как это назвать. Площадке, наверное, до слова «площадь» этот утоптанный участок земли не дотягивал. Я так думаю, что эта площадка была серединой деревни, поскольку от нее в разные стороны расходилось еще три улочки. Если мы пришли в нужный населенный пункт, то какая-то из них точно была наша.
А людей так и не было видно. Пусто было вокруг.
— Сашка, тут и ведро есть! — радостно заорала Маринка, подбежав к колодцу. — Ура!
Она двумя руками открыла крышку, бросила в открывшийся черный зев ведро и с восторгом уставилась на вращающийся ворот.
— Давай, крути, — секундой позже потребовала она. — Доставай воду.
Если честно — я сто раз видел этот процесс в кино, но вот вживую поднимал таким образом воду впервые. И знаете — в этом что-то есть. Ну что-то такое исконное, нутряное. Впервые-то впервые, а ощущения были привычные до невозможности, будто я подобным ежедневно занимаюсь. Скорее всего — память предков.
— Вода! — Маринка уцепилась за дужку ведра и вытащила его на край колодца. — Холодненькая! Господи, никогда не думала, что такие простые радости Земли могут довести меня почти до экстаза!
Она зачерпнула ладонями воду и плеснула ее себе в лицо.
— Мелкими глотками пей, — посоветовал я ей. — По такой жаре от холодной воды бронхит словить можно как нечего делать.
— Знаю, — ответила Свиридова и опустила лицо в ведро.
— Зря ты так, девушка, — сурово сказал кто-то у меня за спиной. — Зачем же из общего ведра пить?
Я обернулся и обнаружил за своей спиной невысокую старушку, которая смотрела на нас, сурово сдвинув брови.
Откуда взялась? Ведь не было ее только что здесь?
— Так другого-то нет, — развел руками я. — Добрый день.
— Добрый, — старушка перевела взгляд с Маринки на меня. — Так взял бы и слил ей на руки воду-то. Чего проще?
— Я не заразная, — сообщила старушке абсолютно счастливая Маринка. Ее лицо разрумянилось, в глазах плескалось веселье. — Честно-честно.
— Так не в заразе дело, — погрозила ей пальцем старушка. — Хотя вы же городские, покона не знаете. Что с вас возьмешь?