А.А. Фет. очерк жизни и творчества
Шрифт:
Статья, заключающая резко отрицательную оценку переводческой работы Фета, написана в глумливом, оскорбительном тоне и явилась, очевидно, маневром новой редакции «Современника», рассчитанным на удаление Фета из журнала.
Затем Добролюбов пытался до предела умалить значение и популярность Фета, которого, как пишет критик в статье «Когда же придет настоящий день?» (1860), «и хвалили когда-то, но из которого теперь только десяток любителей помнит десяток лучших стихотворений».
В 1860 г. и «Русское слово» стало органом радикалов. Быстро усиливающаяся реакционность позиций Фета отдаляет его и от либеральных журналов, а реакционный «Русский вестник» неохотно печатает стихи Фета, так как консерваторов смущает их «непонятность», нетрадиционность, о которой сам Фет писал «…тот, кто прочтет только
5
Фет пришел к заключению, что литературная карьера его кончена и надо (в который раз!) дать своей жизни новое направление. Он решает стать помещиком. Как пишет И. П. Борисов И. С. Тургеневу, «Фет чумел и нас всех доводил до отчаяния отчаянными покушениями купить землю во что бы то ни стало, какую ни попало, где бы ни было». Наконец, в июле 1860 г. Фет купил двести десятин (около 220 гектаров) земли в том же Мценском уезде, где он родился и вырос. Выстроив дом и службы, он переехал в деревню и начал вести земельное хозяйство. Сетуя в одном из дальнейших писем к Тургеневу на то, что Фет очень дорого заплатил за кусок земли без строений и далеко от Новоселок (принадлежавших теперь сестре Фета Н. А. Борисовой), И. П. Борисов пишет «Не досадно ли теперь на нетерпеливого Фета, всё его суета, и что хуже, всё это наделала статья „Современника". С того дня, как прочел, — он бросился из литературы в фермерство, — это истина верная».
Сам Тургенев, посетивший Фета через год после покупки Степановки, сообщает друзьям
«Я видел Фета и даже был у него. Он приобрел себе за фабулозную сумму <…> 200 десятин голой, безлесной, безводной земли <…>, он вырыл пруд, который ушел, и посадил березки, которые не принялись…».
«…Он возвратился восвояси, т. е. в тот маленький клочок земли, которую он купил посреди голой степи, где вместо природы существует одно пространство (чудный выбор для певца природы!), но где хлеб родится хорошо <…>. Он вообще стал рьяным хозяином, Музу прогнал взашею…».
В своих воспоминаниях Фет говорит, что к решению стать помещиком привело его «убеждение в невозможности находить материальную опору в литературной деятельности». «Оскудение этого источника было причиной бегства в Степановку». Однако выбор, сделанный Фетом, был обусловлен не только стремлением обеспечить себя. В эти годы, в пору распада помещичьего хозяйства, неясности во взаимоотношениях с крестьянами, трудностей, связанных с переходом от крепостного труда к наемному, налаживать неопытными руками помещичье хозяйство было делом рискованным. При энергии и практических способностях Фета, при его родственных связях по жене с верхами московской буржуазии можно было, без сомнения, найти способы употребить деньги, полученные в приданое за женой, вернее и выгоднее. Но Фет хотел, по-видимому, прежде всего внутренней опоры, удовлетворяющего социального самоощущения. Помимо возможности порвать с литературной средой, ставшей ненавистной, и приложить к другому делу свою недюжинную энергию, помимо надежды на обогащение, манила и возможность гармонии между деятельностью и мировоззрением, манила и с детства взлелеянная мечта.
В. П. Боткин писал в это время сестре, убеждая ее примириться с решением Фета «Это деятельность, которая займет Фета и даст ему ту душевную оседлость, которую ты, Маша, не довольно ценишь в муже, ибо литература теперь для него не представляет того, что представляла прежде, при ее созерцательном направлении».
Помещик — это то социальное положение, которое наиболее соответствовало устремлениям Фета. «Он теперь сделался агрономом-хозяином до отчаянности, — пишет Тургенев Полонскому все под тем же впечатлением первой встречи с Фетом-помещиком, — отпустил бороду до чресл — с какими-то волосяными вихрами за и под ушами — о литературе слышать не хочет и журналы ругает с энтузиазмом».
В 1862 г. Фет выступил в печати как помещик-публицист. В своих «Записках о вольнонаемном труде» и очерках «Из деревни», печатавшихся в «Русском вестнике», Фет пеняет на власти за то, что они якобы плохо защищают помещичью собственность и помещичьи интересы
Эти очерки возбудили негодование всей передовой печати. Отпор, который был дан Фету, не ограничился его публицистикой. Когда в 1863 г. вышло двухтомное собрание стихотворений Фета, оно было встречено градом насмешек, пародий и оскорблений. Цитированный выше отзыв Салтыкова-Щедрина в «Современнике» по своему корректному тону был исключением. Вот такую участь предсказывает изданию Д. И. Писарев, сменивший в глазах большинства читателей умершего Добролюбова и заточенного Чернышевского в роли первого критика «Со временем <…> продадут его пудами для оклеивания комнат под обои и для завертывания сальных свечей, мещерского сыра и копченой рыбы. Г. Фет унизится таким образом до того, что в первый раз станет приносить своими произведениями некоторую долю практической пользы». Товарищ Писарева по журналу «Русское слово» В. А. Зайцев также лишь потешается над Фетом «Такое занятие, как выдумывать такие стихи, ничем не отличается от перебирания пальцами, которому с наслаждением предаются многие купчихи». «…Он в стихах придерживается гусиного миросозерцания», — в таком тоне написана рецензия Зайцева на издание 1863 г.
После выхода нашумевших статей Фета такой тон в радикальной журналистике стал обычным. Больше всего занимаются Фетом поэты демократического сатирического журнала «Искра», не устающие пародировать его стихи и смеяться над соединением в его лице поэта, воспаряющего над всем земным, с прижимистым помещиком.
Все это, впрочем, длилось недолго. Подведя в 1863 г. итог 25-летней поэтической работе двухтомным собранием стихотворений, Фет затем, можно сказать, ушел из литературы. Новых сборников в 60-е и 70-е годы он не издает и почти не появляется в журналах. О нем скоро перестают писать, а если вспомнят к слову, то говорят как о поэте давно забытом.
В эти годы Фет занимается многообразными хозяйственными делами (тут и полевое хозяйство, и мельница, и конский завод), с 1867 г. в течение десятилетия служит мировым судьей, стихов почти не пишет, а досуг заполняет преимущественно занятиями философией, стремясь найти в ней твердую опору для своих взглядов и симпатий.
К 70-м годам Фет становится восторженным и безоговорочным поклонником немецкого философа-идеалиста Шопенгауэра. Увлечение Шопенгауэром испытал не один Фет его не избегли такие близкие Фету писатели, как Тургенев и Толстой; но для Фета на всю дальнейшую жизнь Шопенгауэр стал оракулом. «Шопенгауэр, — писал Фет уже в конце жизни, — для меня не только последняя крупная философская ступень, это для меня откровение, возможный человеческий ответ на те умственные вопросы, которые сами собою возникают в душе каждого».
Мировоззрение прогрессивных мыслителей домарксистской эпохи было просветительским. Просветители стремились изменить общественный строй в соответствии с «естественно-разумными» идеалами. Шопенгауэр же отрицал значение разума в жизни общества, уверял, что человечество, как и все живое, руководится не разумом, а инстинктами, бессознательной «волей». История, по Шопенгауэру, ничего существенного в человеке и обществе не изменяет, прогресс — мираж, а любые попытки сознательного изменения строя человеческой жизни бессмысленны и безнадежны.
Шопенгауэр уверял, что в мире царствует и всегда будет царствовать страдание. Фет с явным удовольствием повторяет пессимистические утверждения Шопенгауэра, оправдывая ими любые несправедливости социального строя мир плох по существу, мир устроен так, что «соловьи клюют бабочек», стараться изменить мир в сторону свободы и справедливости могут только «невежды» и «глупцы».
Шопенгауэр отрицал значение разума в сфере искусства. Основным свойством искусства он считал его независимость от «головных» понятий и от какой бы то ни было связи с житейскими задачами и практическими целями. Разум, учил Шопенгауэр, способен лишь на «низшее» познание, определяемое целями, которые ставятся инстинктивной «волей». Это — узкое, необъективное, подчиненное познание. «Высшее» познание, схватывающее действительный образ мира в его сущности, доступно только искусству, только художнику, творящему в состоянии бессознательного вдохновения; подлинное искусство непреднамеренно, иррационально, не связано с жизненной борьбой.