А.Беляев Собрание сочинений том 7

Беляев Александр Романович

Вскоре семья моей мамы уехала из Ялты, и надолго. Когда они вернулись, Надежды Васильевны уже не было в живых, а Александр Романович работал воспитателем детского дома, в нескольких километрах от Ялты. Мамин брат устроился на работу в милицию, начальником уголовного розыска, а мама регистратором и дактилоскопистом.

Как-то мамин брат навестил Александра Романовича и, вернувшись домой, заявил:

— Александра Романовича надо спасать! Он будет жить у нас, а на работу я устрою его к себе в милицию.

Вся забота была теперь о том, как доставить Александра Романовича в Ялту. Для того чтобы нанять лошадь, не было денег. Надо было добираться пешком. Об этом путешествии мама пишет в своих воспоминаниях:

«К Александру Романовичу я пришла с вечера. А рано утром, как только встало солнце, мы тихо вышли за калитку и

зашагали по проселочной дороге, ведущей в Ялту. Имущества у Александра Романовича было немного: небольшой чемоданчик да гипсовая кроватка, в которой он еще был вынужден спать. Хотя он и был на ногах, полностью здоровым его нельзя было назвать. Так что все эти вещи пришлось нести мне, Александр Романович ничего нести не мог. По дороге мы несколько раз останавливались, Александр Романович ложился на траву и отдыхал. Потом я забирала багаж, и мы двигались дальше. Шли очень медленно. Мне казалось, что дороге не будет конца. Но вот появились первые дома ялтинской окраины. Однако нам надо было еще пройти весь город, чтобы добраться до дома. Дорога шла в гору, и отдыхать было негде. Но мой спутник не жаловался, он стойко переносил такую нагрузку. Но вот наконец и наш дом. Нас давно поджидали мои родные. Мы приняли Александра Романовича в свою семью, отдав ему одну из наших комнат. Через несколько дней Лева устроил Александра Романовича на должность инспектора уголовного розыска. Ему выдали спецодежду — черное бобриковое пальто. На службе мы получали, как и все работники милиции, обед и хлеб.

В уголовном розыске не было даже фотографа для регистрации арестованных. Под руководством Александра Романовича была организована фотолаборатория. И он стал по совместительству еще и фотографом. Я помогала ему проявлять и печатать снимки.

Александр Романович проработал в уголовном розыске очень недолго и перешел работать в библиотеку. Вспоминая о том времени, я думаю, что он просто был вынужден сделать это из-за моральной обстановки. Один из сотрудников розыска, бывший матрос, был явным противником интеллигенции. Александра Романовича он тоже невзлюбил. Иногда, не стесняясь его присутствия, а может быть и специально, он с вдохновением и даже восторгом, рассказывал о том времени, когда он ставил «таких», как Александр Романович, к стеночке. Фамилия у него была явно не русского происхождения, если он просто не выдумал ее — Дэламур. А лицом он смахивал на разбойника с большой дороги. Он был всегда вооружен — носил в деревянной кобуре револьвер или маузер. Так что ожидать от него в любую минуту можно было чего угодно. Любимым его выражением было: «Я в корне с вами не согласен!»

Хотя мы работали втроем, жить было трудно, особенно если надо было купить что-то из одежды. Отец мой находился тогда в Симферополе. Причины этого я уже не помню. У нас с мамой были блузы и юбки цвета хаки, а на ногах башмаки на деревянной подошве. Ходить в такой обуви по гористым улицам Ялты было трудно».

По воскресеньям отдыхал только Александр Романович. Дядя работал без выходных, а мама с бабушкой занимались заготовкой дров, уходя для этого в горы. Собирали валежник, сосновые шишки. Иногда попадались от срубленных деревьев огромные, в три-четыре метра длиной, сучья. Чтобы доставить их домой, женщины вбивали гвоздь, привязывали веревку и так волокли вниз с горы. Для городских женщин, не работавших ранее физически, это была нелегкая работа. Из-за нее они вечно ходили в ссадинах и синяках. Но надеяться было не на кого, и они не роптали. Случалось, что у них отнимали и дрова и топоры, и они возвращались с пустыми руками.

В 1922 году, перед Рождественским постом, мои родители венчались. Венчание было скромным. Присутствовали на венчании только свои: мамина мама, брат Лева и его товарищ. Жених был в своем будничном костюме, невеста тоже не отличалась красотой наряда. На ней было повседневное платье. Не было ни фаты, ни цветов. Но, несмотря на такую бедность, свадьба прошла весело. Единственным гостем был все тот же шафер. Александр Романович стал рассказывать с присущим ему юмором, как он при венчании спешил первым ступить на платок, чтобы быть главой дома. И о том, как он собирал оплавившийся воск со свечи и прилеплял его снизу. Существовала примета, что у кого свеча будет гореть дольше, тот дольше и проживет. В эти приметы никто не верил, как и сам отец, и все смеялись. Несостоятельность примет показала жизнь. Главой дома отец никогда

не был, так как полностью был поглощен творчеством. И пережила его мама на целых сорок лет!

В 1923 году, 22 мая, мои родители зарегистрировали свой брак в ЗАГСе. Помещался он в крохотной комнатке, в которой одновременно регистрировали браки, новорожденных и покойников. Такое совмещение явно не способствовало радостному настроению. Рядом с людьми, вступавшими в новую жизнь, сидели родственники, оплакивающие близких.

* * *

Не знаю уж, из каких соображений отец решил попытать счастья в Москве. Он пошел на пристань, чтобы узнать расписание пароходов, и случайно встретил там свою старую знакомую из Смоленска, которую знал еще девочкой. Нина Яковлевна Филиппова узнала Александра Романовича и остановила его. Она жила в Москве с семьей. Отец рассказал о себе, о своих планах. Неожиданно Нина Яковлевна предложила отцу поехать к ним, сказав, что они имеют большую квартиру, и обещала отдать моим родителям одну из комнат и помочь устроиться на работу. Отец принял ее предложение и быстро, вместе с Ниной Яковлевной, покинул Ялту. А мама осталась пока с родителями.

В отсутствие Александра Романовича приехал из Смоленска его друг Николай Павлович. Он хотел сделать отцу сюрприз своим приездом и был очень огорчен, что не застал Александра Романовича дома. Всю ночь они проговорили с мамой. Николай Павлович рассказывал о детстве и юности своего друга. Мама слушала его с большим интересом. К сожалению, когда мы собрались писать воспоминания, мама почти ничего не помнила из рассказов Николая Павловича. В потерянном мною письме Николай Павлович писал:

«Александра Романовича всегда интересовали и волновали разные вещи, будь то вопросы науки, литературы или искусства.

Начиная с юных лет, при всех удобных случаях, Саша переодевался, гримировал лицо и придавал ему всевозможные выражения, строил гримасы. Чтобы помочь себе в этих процедурах, он вызывал меня, и уже общими усилиями совершались переодевания и накладывание грима при помощи жженой пробки, а если нужно, то и красок. Удавшиеся «рожи» фотографировались. И таких снимков было очень много. За юношескими склонностями последовало настоящее увлечение драматическим искусством. На чердаке была устроена небольшая сцена с декорациями и занавесом. Разыгрывались небольшие пьесы, а в студенческие годы началось увлечение недавно созданным Художественным театром, и Саша пытался ставить пьесы из его репертуара. Он был и постановщиком-режиссером. Он же оформлял эти спектакли как художник. Значительно позже рисовал декорации для настоящего театра. Расстелив на полу огромное полотнище, после нескольких мазков он забирался под потолок и оттуда смотрел, насколько удачно передана перспектива.

Из изобразительных искусств его особенно привлекала скульптура. Из глины он удачно лепил бюсты выдающихся людей.

Я знал его и как неподражаемого мастера художественного слова. В этом деле он не имел себе равных среди смоленской интеллигентной молодежи. Помню, как увлекательно было его чтение из произведений Чехова, Горького, Блока и других авторов.

Специального музыкального образования он не получил, но играл в Смоленском оркестре. И ноты читал с листа. Охотно играл на рояле в четыре руки с моей сестрой Анной Павловной. И самостоятельно мог играть на рояле сложные пьесы таких авторов, как Скрябин, Мак Доуэль и другие. Писал музыкальные очерки и рецензии. Много занимался журналистикой. Это живое дело всегда увлекало его».

С грустью вспоминал Николай Павлович о начале болезни отца.

«Мне было очень тяжело смотреть на него, уже лишенного возможности двигаться. Поражала его сила воли. Несмотря на сильные страдания, он все время работал. Сотрудничал в местной газете. Буквально вся постель была обложена книгами. Мне кажется, что эта сила и спасла его. (Николай Павлович рассказывал о своем посещении отца в Ялтинской больнице.) Я побывал у профессора, который лечил его, и тот на мой вопрос о состоянии здоровья Саши только руками развел, давая мне понять, что надеяться на хороший исход не приходится. Я уехал с горьким чувством, думая, что это наша последняя встреча. Представьте себе мою радость, когда я получил от него письмо, в котором он писал: поправился, прошел пешком столько-то верст и женился. Очень жаль, что у меня не сохранились его письма. Это были настоящие литературные произведения, полные живых и оригинальных мыслей».