Аальхарнская трилогия. Трилогия
Шрифт:
Какая пошлость, черт побери, скривился Шани. Какая гадкая копеечная пошлость. И ведь ей верят, на нее ведутся и искренне желают ее слушать — и он научился произносить эти слова без малейшего сомнения в голосе. Даже не тошнит от этой липкой сладкой лжи, а в нем нисколько не сомневаются, и Гвель искренне убеждена в том, что декан инквизиции влюбился в нее со всем пылом и тяжелой страстью жестокого человека с верхней ступеньки иерархической лестницы.
Неужели женщинам в самом деле нравятся властные садисты? Или все они мечтают исправить законченного подонка своей нежной любовью? Если так, то правы те, кто считает Гвель слабоумной. Интересно,
В рамках подготовки к мелочам он вчера приказал Яравне прийти в его особняк. Когда же до смерти перепуганная сводня возникла на пороге, то Шани выволок Софью в гостиную — по старинной привычке, за волосы — и, пнув как следует для скорости, сказал, что ему не надобны шлюхи, которые рады услужить двум господам. Ему не нужны неожиданности ни в плане сплетен, ни в отношении здоровья. Он слишком уважает и себя, и свой чин, чтобы делиться с кем-то выбранной им женщиной. В конце концов, тут полностью нарушен их договор! Яравна плакала, причитала, взывала к милосердию, однако под угрозой костра ей пришлось вернуть половину денег, уплаченных при покупке Софьи. Девушка получила напоказ несколько воспитательных заушений от госпожи, которая надеялась тем самым смягчить сердце декана, но, в конце концов, рыдающим женщинам пришлось покинуть его дом ни с чем.
Софья не осталась в обиде. Каждый тумак принес ей пять золотых монет на счет. Шани искренне симпатизировал бедной девушке и никогда не экономил на мелочах. Еще вчера по столице поползли слухи: прислуга деканова дома имела очень длинные языки, и все желающие смогли узнать подробности изгнания фаворитки. А сегодня днем новости дошли и до Луша: если Шани все правильно рассчитал, то вечером государь разберется со своими семейными проблемами, а завтра утром пошлет гонца в приют Яравны — забирать свою розу в личное неограниченное пользование.
А там его будут ждать новости…
— Мерзость, — сказал Шани вслух. Какая мерзость, будь оно все трижды и три раза проклято. Он ведь никогда таким не был. Он и представить не мог, что ради высокого кресла будет рубить мизинцы юным девушкам и шантажировать их отцов. Он бы и в страшном сне не увидел, что соблазняет ненужную и откровенно неприятную ему женщину — просто ради того, что так необходимо для дела. Он еще и Софью бил — пусть они так договорились, пусть он заплатил ей за каждую царапинку на нежной коже — но ведь бил, и в полную силу. И семеро повешенных охранцев — он невозмутимо наблюдал за их муками, слышал их жалкие мольбы и вопли страха и боли, но ничего не сделал. Хельга, наверно, отвернулась бы от него с брезгливой гримасой. Рядом бы стоять не захотела.
На мгновение накатило — солнечный свет в раскрытом окне, свежая, синяя, радостная весна, Хельга листает рукопись «Ромуша и Юлеты», свесив с кровати изящную тонкую руку. Воспоминание язвило и жгло: Шани стиснул зубы и зашипел от боли. На самом деле все было просто — пришел властолюбивый негодяй и отобрал у него Хельгу: цинично, легко, походя. Все, что Шани уже сделал и сделает, ее не вернет. Понимание было ясным и свободным: Хельга умерла, мстить нет смысла. Она вряд ли захотела бы подобного развития событий.
— Лавину не остановить, — произнес Шани вслух и несколько раз провел по волосам деревянным гребнем.
За стеной шевельнулась и вздохнула Гвель. Наверняка ей не хотелось покидать столь гостеприимное место и отправляться к нелюбимому мужу — а ведь она еще не знает, что отправляется на изгнание или смерть. Шани затянул кожаный наборный пояс, мельком глянул в зеркало и прошел в спальню.
— Пора вставать, — негромко сказал он. — Пора.
— Не хочу, — сонно промолвила Гвель. Шани наклонился и поцеловал ее в висок, ощутив быстрый укол неприязни.
— Надо, звезда моя, надо. Скоро твой муж разберется с государственными делами и удивится, не найдя тебя дома.
Гвель вздохнула и села. Давешний подаренный изумруд болтался на ее шее и выглядел дешевой подделкой, а не редкой драгоценностью. Спустя несколько часов Луш сорвет его и заорет благим матом: откуда это? Кто дал? Чем заплатила?
Жаль, что сам Шани не сумеет насладиться замечательной сценой. В это время он смиренно будет принимать послов от совета выборщиков, которым наверняка уже доставили отрубленные мизинцы их детей. Ничего, перебедуют и утрутся. Мизинец это не голова — Луш на его месте прислал бы головы.
Гуманист хренов, хмыкнул внутренний голос. Драл и плакал, ага.
— Не хочу, — сказала Гвель. — Снова видеть эту красную рожу, снова слушать какие-то бредни… Послушай, а почему ты тогда не занял трон? Сейчас все могло бы быть по-другому.
Потому что тогда я был другим, равнодушно подумал Шани, а сейчас бы с удовольствием и с полным на то правом отнял у Луша корону. Вот только тебе, твое величество, это не принесло бы тех выгод, о которых ты сейчас размечталась…
— Если бы я знал, что ты обратишь на меня внимание, — серьезно ответил Шани, — то уже был бы королем. Но к несчастью нам не дано угадывать грядущее.
Он лукавил. Определенная часть грядущего была ему известна.
Когда же Гвель пылко расцеловала его и отправилась прямиком к беде и позору, то Шани некоторое время стоял на ступенях особняка, глядя вслед ее карете и полной грудью вдыхая влажный осенний воздух, а затем вернулся в дом и прошел в библиотеку. Послушный привратник потянулся за ним в ожидании приказаний. Быстро же дрессируется челядь, подумал Шани, усаживаясь за стол.
— Чайник кевеи, и никого ко мне не пускать. Даже если сам Заступник.
Привратник с достоинством кивнул, и было ясно, что он действительно никого не пустит. Дождавшись кевеи, Шани вынул из одной из папок на столе четыре листа, украшенных гербом инквизиции, и быстро принялся заполнять список подлежащих казни.
Имен получилось около семи десятков, причем половину из них Шани выдумал, а другую половину составляли уже казненные еретики. Впрочем, помедлив, Шани размашисто вписал туда и одно реальное имя. Затем, закончив список, он поставил свою подпись и добавил: ввиду большого количества обвиненных инквизиция передает еретиков в руки светской власти и просит владыку либо подтвердить протокол, либо помиловать всех. Завтра, после церемонии вступления в высшую должность, с этим списком он пойдет к Лушу, который на глаз оценит количество преступников, не станет ничего читать, потому что не слишком любит и умеет это делать, и криво напишет «Казнить». Или «Козьнить» — у его величества значительные проблемы с орфографией. Да и вряд ли ему завтра будет до правописания — тут рога уже мешают в дверь проходить, есть о чем подумать.