Абель в глухом лесу

Тамаши Арон

Телега осталась у въезда в лес на дороге, мы с возницей пошли туда вместе, в дом затащить привезенное добро. Я взял стул, возница стол понес. И стол и стул были желтого дерева, подержанные, правда, но вполне крепкие. Стул со спинкой и даже с подлокотниками по бокам, как у господ заведено. Пока я им в комнате место нашел, возница обернулся еще раз, железную штуковину какую-то притащил, в несколько раз сложенную.

— Вот, — говорит, — и кровать тебе.

Я думал, он это в шутку, стою посмеиваюсь, а он уж все разложил, ножки выставил. Придвинул к стене, будто скелет, сказал:

— Походная кровать называется. Армейская.

— Про армейских священников слыхать доводилось, —

ответил я, — а про кровати армейские — нет, не слыхал.

— Там, где священник имеется, так и другое все есть, — припечатал возница.

Спорить с ним я не стал, боялся дурного что-нибудь про священников услыхать, и пришлось бы мне тогда защищать их. Вместо того предложил я ему кружку молока, он выпил, да не одну, а две. И пошел к двери, но все озирался, видно, кошки скребли на душе, что домишко мой с собой увезти не может. И к телеге шел нога за ногу, словно не знал, то ли ехать ему, то ли нет.

— Э-эх, дров-то здесь сколько, хороших дров! — вздохнул он.

Видел я, видел, что ему требуется.

— Много дров, прорва, — говорю, кивая.

А он все вокруг да около вертится:

— Оно бы и незаметно, если б одну телегу нагрузить.

— Незаметно, ясное дело, если б все вдруг ослепли.

— А ты скажи тому, кто глазастый, чтоб зажмурился.

— Совет хорош, — говорю. — Вот вы первый и зажмурьтесь.

Возница так сверкнул на меня глазами, будто стрелу отравленную пустил. Но одолел себя, сделал еще попытку:

— Мне бы хоть полтелеги, чтоб порожняком не вертаться.

Сердце у меня доброе, на его сторону встало.

— Ладно, — говорю, — валежник берите.

Ну, старик разгорелся, телегу нагрузил с верхом.

— Разве ж мы так договаривались? — спрашиваю.

А он мне:

— Ну, перехватил чуть-чуть, за мною не пропадет, отслужу.

— Не нужно мне от вас ничего, — сказал я, — а вот когда в другой раз окажетесь в этих краях, привезите что-нибудь почитать. Если хорошие будут книжки, еще дровишками разживетесь.

На том и распрощались. Время шло к полудню, решил я перекусить и Блоху угостил. Потом вернулся к поленницам, чтобы со счетом покончить. Вышло больше девяти сотен на двенадцать саженей. Я вернулся к началу, пересчитал сызнова. Словом, весь день после обеда тому посвятил, чтобы по справедливости все сосчитать, но, сколько ни старался, все равно не девятьсот выходило, а на двенадцать саженей больше. Морока, да и только! В конце концов пометил я эти двенадцать саженей буквою «А», что значило «Абель», — остальное уж было дело мое.

С тем и ночь застала меня, и прошла она мирно-спокойно.

Наутро, покончив с домашними делами и с дойкой, решил я окрестности оглядеть, знакомство свести с деревьями, ручьями, взгорьями и горными склонами, скалами, дорогами и тропинками. Взял с собою топорик, кликнул Блоху; за два дня она совсем оправилась под моим присмотром, шкура лоснилась, что твой медный крейцер. Снарядился я, значит, и отправился делать смотр нехоженому лесному царству, которому был теперь единственным владыкой.

Неподалеку от дома, в той стороне, куда дверь выходила, рос бук, да такой, каких мало, думаю, на всей этой божьей земле. Был он не то что велик, но и средь самых больших великан. Ствол мне б и в три обхвата не охватить. А дупло такое, что при надобности за жилье сошло бы; и ветви могучие, на них хоть целое селение уместилось бы. Очень манило меня на тот бук взобраться, да только без лестницы до нижних ветвей не достать, а лестницы не было. Что же, пошел я дальше.

Мой путь лежал через заросли, где мирно соседствовали кустарник, подлесок и великаны деревья. Было там бузины разновидной множество, кустики всякой лесной ягоды, шиповник, рябина, ива,

кое-где чахлый можжевельник; дальше пошли вперемежку бук, дуб, граб, береза и разные хвойные деревья. И редко-редко, словно испросив почтительно разрешения здесь расти, попадались ясень и клен. Дальше оказался я в чисто хвойном лесу, каждое дерево здесь могло свободно с самой высокой башней тягаться. Шел я так шел среди них и вышел на круглую поляну, а посредине, вижу, лапник сухой кучею свален. Я огляделся вокруг, пней вроде бы нигде не видать, порубки, выходит, тут не было. Тогда я присмотрелся получше — оказалось, кто-то ветки те с ближних деревьев рубил, да много! Э, думаю, это неспроста, и ну кучу разбрасывать. И угадал ведь: скоро под ветками показалась крышка, потом и ящичек виден стал. Я взялся за угол ящика, толкнул — не пустой ли. Ан нет, что-то в нем было, и очень тяжелое. У меня даже дух сперло от радости, вот так находка, думаю. Постоял немного над ящичком, полюбовался почерневшей уже от времени крышкой, а сам бога молю, чтоб ума не лишил, ежели случаем золото там обнаружится. И опять стал лапник раскидывать как очумелый — ветки так и летели в стороны, словно я на моторе работал. Открылись еще четыре ящичка, точь-в-точь как первый. А там и еще один вылез, только этот один был всех тех пяти, вместе взятых, поболе. Столько ящиков, а особо последний, большой, укоротили мою радость на целую голову — я все же сообразил, что так много золота никто на свете припрятать не мог бы. Еще я нашел возле ящиков длинный тяжелый предмет, завернутый в мешковину из крапивного волокна. Осторожно развернул мешковину, и что же? Две солдатские винтовки!

— Ну, Абель, — сказал я себе, — послал тебе отец небесный оружие!

И стал топориком аккуратно первый ящичек открывать, могу сказать, справился ловко. Было в нем, ясное дело, никакое не золото, а провиант для винтовок: много-много жестяных коробочек и в каждой, гроздью, по пять патронов. То же и в других четырех ящичках. А вот большой длинный ящик такую задачку мне задал, что я ее не скоро решил. Был он поделен на двенадцать ячеек, и в каждой лежала громадная железная груша, не лежала — сидела, нахохлившись, будто наседка на яйцах. Непонятные эти предметы были черные и пузатые, совсем как цыганята со вздутыми животами, объевшиеся сливами, — торчали только тонкие шеи, ушей же на каждой было семь штук, только что вокруг пояса.

Понял я одно — эта штука для смертоубийства придумана. А вот что делать с ней, как обращаться — про это, видно, с таким человеком потолковать следует, кто на войне побывал. Одну грушу, взявшись за шейку, я все-таки вытащил, хотя и очень остерегался повредить что-нибудь — не дай бог, разлетится в руках у меня либо в глаза мне плюнет, да так, что голова с плеч долой. Ох и тяжелая, ведьма, была, двумя руками едва вытащил. Вытащил, тихонечко опустил наземь. Ну и громадина, не груша — тыква кормовая, какие для свиней выращивают, так и сидела, толстозадая, словно подслушивала.

Долго я разглядывал свои раскопки, а под конец решил убраться отсюда скорей подобру-поздорову да на досуге умом раскинуть, как с добычей мне быть. С собой только оба ружья прихватил да пять гроздей патронов. Иду дальше, а глаза-то все по сторонам рыщут, во вкус вошел, еще что-нибудь хотелось найти. Но сколько ни бродил по густому хвойному лесу, ничего мне больше не встретилось, одни только могучие великаны деревья обступали со всех сторон, заносчиво вытянув сигары-стволы под лучами осеннего солнца. Блоха все время трусила рядом, старательно что-то вынюхивала, ведя носом чуть не по земле; понял я, что она и по охоте будет мне незаменимой помощницей, когда я ружьем владеть научусь и страх мой наконец расхрабрится.