Абу Нувас

Шидфар Бетси Яковлевна

— Ты мусульманин? — подозрительно спросил человек.

— У меня своя вера, я не считаюсь с верой других, — сказал Хасан. Ему понравились эти слова, и он повторил: — У меня своя вера.

Христианин окинул его взглядом:

— Зачем ты идешь сюда?

— Я хочу посетить вашу винную лавку.

— Уходи, уходи! — крикнул христианин. — Сегодня все закрыто, кто знает, что затеете вы, мусульмане, перед походом!

— Ты, неверный, сын неверной, пропусти меня, ведь я один! — крикнул Хасан.

На шум выглянуло еще несколько христиан. В руках у них он увидел ножи, палицы и просто обломки бревен. Хасан поспешил убраться: эти люди напуганы, от страха им может померещиться все, что угодно.

Хасан

был раздосадован. Куда идти? Он не хотел видеть никого из своих друзей — даже Абу-ль-Атахия в последнее время стал раздражать его своим спокойствием. К тому же он скуп — Хасан убедился в этом, когда однажды навестил его. И надоело все — напыщенность Муслима, легкомысленность Хали, обидчивость Раккаши…

Он шел, вслух проклиная всех мусульман, христиан и иудеев, а заодно с ними огнепоклонников и язычников. Вдруг он вспомнил: Лулу говорил, что у Шломы теперь хозяйничает его дочь. Кажется, ее зовут Марьям. Но она, наверное, тоже закрыла лавку — перед походом войска халифа горожане и крестьяне, которые присоединялись к нему, обычно громили заведения христиан и иудеев, добавляя награбленное в Багдаде к тому добру, которое захватывали в землях румийцев. Многие, удовлетворясь багдадской добычей, возвращались к себе домой до следующего лета.

Мусульманские кварталы по-прежнему оживлены, но большинство борцов за веру ушло на Мусаллу — на утро объявлено начало похода. У лавки Шломы было, как всегда, людно и шумно. Хасан уже давно не посещал ее, и сейчас оглядывался, будто пришел на новое место. Но внутри все по-старому — широкие лавки, по углам огромные кувшины, мехи с вином, на полках чаши, медные и глиняные сосуды для воды.

Хасан с трудом отыскал свободное место у самой стены. Ему не хотелось сидеть рядом с кем-то незнакомым, поэтому он отодвинул свою скамью подальше от соседей. Вино разливали мальчики, наверное, сыновья Шломы, но они были одеты, как мусульмане. На одной из скамеек сидела лютнистка в шароварах и мужском камзоле. Хасан загляделся на нее и вздрогнул от неожиданности, почувствовав, что кто-то положил ему руку на плечо.

— Привет тебе, сын благородных арабов, — сказал чуть хрипловатый женский голос. Хасан обернулся. «Это Марьям», — сразу подумал он. Девушка, стоявшая рядом, действительно напоминала Шлому — светлоглазая, с рыжеватыми волосами, но было в ней что-то новое, непривычное для Хасана, какой-то насмешливый вызов в глазах, слегка презрительная улыбка.

— Привет тебе, благородная дочь Израиля. Не ты ли достойная госпожа этого рая? Тогда прикажи подать мне что-нибудь из благ, ниспосланных Аллахом.

— А разве пирушка у повелителя правоверных уже кончилась?

— Ты знаешь меня? — вместо ответа спросил Хасан.

— Кто же из владельцев кабака не знает Абу Нуваса?

— Меня знают не только владельцы кабаков, — ответил Хасан, задетый ее пренебрежением.

— Да, конечно, тебя знают еще и владельцы веселых домов!

— Нет, клянусь Аллахом, меня знает весь Багдад! — крикнул Хасан.

— Багдад еще не весь мир, — холодно ответила Марьям. — А почему ты не отправляешься в поход вместе с другими? Ведь это долг каждого мусульманина.

— Клянусь вашей Торой, я уже расплатился со своими долгами, и у меня есть на то фетва самого ученого и благочестивого законоведа. Хочешь, я скажу тебе стихи об этом?

Марьям молча пожала плечами, а Хасан вскочил на скамейку и крикнул:

— Эй, люди, я думаю, вы знаете Абу Нуваса, веселого поэта Багдада. Слушайте, какие советы дал ему ученейший и благочестивейший кади нашего города:

«Скажи тому, кто упрекает нас в лавке виноторговца, Когда мы пьем под красноречивое

пение струн: Я ходил к мудрому и знающему фахику, Благочестивому, одному из святых мужей Глубоко знающему все законы, Проникшему в науку богословия и преданий. Я спросил его: „Ты дозволяешь вино?“ Он ответил: „Нет, Кроме искрометного хмельного зелья“. Я спросил: „А молитва?“ Он ответил: „Это непременный долг, Соверши молитву, а потом проводи ночь, подружившись с вином, Соедини для себя молитвы за целый год Из тех, что следует совершать ночью, и соверши все это днем“. Я спросил его: „А пост?“ Он объяснил мне: „Не стремись поститься, но соединяй разговение с разговением“. Я спросил его: „А милостыня и налог в пользу бедных?“ Он сказал: „Это вещь, которая по праву считается орудием мошенников“. Я спросил его: „Буду ли я благочестивым, если совершу паломничество?“ Он ответил: „Это все лишнее и крайнее отступление от основ веры. Не ходи в Мекку, не надевай одеяние паломника, Хотя бы Мекка была у дверей твоего дома!“ Я спросил: „А неверные?“ Он ответил: „Не веди с ними войну, Хотя бы они подступали к самому Анбару! Помирись с ними и мсти их дочерям, Если ты уж так сильно ненавидишь иноверцев, Сражайся с дочерьми неверных своим природным копьем — Вот истинная священная война и лучшее последствие для дома“.»

Громкий хохот прервал Хасана. Кто-то крикнул:

— Смерть еретику! Он осмеливается говорить такие богопротивные стихи, когда все правоверные идут на священную войну против христианских собак!

Но голос внезапно умолк, будто крикуну заткнули рот — верно, так и случилось. Багдадские вольные люди, «сасаниды» и ночные гуляки не жаловали благочестивых лицемеров. Кругом зашумели:

— Это Абу Нувас, наш поэт!

Марьям крикнула лютнистке:

— Эй, Рита, спой нам какую-нибудь песню на слова Абу Нуваса!

Девушка в мужском камзоле взяла лютню, а Марьям обернулась к Хасану, ее глаза блестели, щеки раскраснелись:

— Ты смелый человек, это хорошо! Но здесь шумно и жарко, пойдем лучше ко мне, у меня есть хорошее вино, а закуска к нему будет еще лучше.

Утром Марьям разбудила Хасана ласковым прикосновением:

— Вставай, господин мой, посмотри, наступил Страшный суд.

Наспех одевшись, Хасан вышел на улицу. Издали доносилось сильное монотонное гудение, будто тысячи пчел гигантским роем кружили над городом. Это трубили большие походные трубы халифа, возвещая о выступлении.

XXV

В Багдаде тихо. Ушло халифское войско, по улицам не скачут всадники, город не просыпается каждое утро от оглушительного шума, сопровождающего вереницу повозок, доставляющих провизию в Хульд и дворцы придворных халифа. Меньше толкотни на рынках, легче дышится простым горожанам — они могут не опасаться того, что их растопчут хрипящие кони стражников, изобьют наглые гвардейцы. Меньше стало и разбоя на дорогах — люди благородного братства Сасанидов отправились с войском или вслед за ним. В городе из них остались только безобидные попрошайки и мелкие воришки — те, кому не под силу трудный путь на север.