Ацтек
Шрифт:
— В отношении видений? Осмелюсь заметить, мой господин, что боги могут ниспослать видение даже самому вялому и напрочь лишенному воображения смертному, особенно если он поспособствует этому сам, отведав чего-нибудь наподобие грибов, которые называются «плоть богов». Хотя нынешние жалкие потомки некогда великих майя и на реальный-то мир вокруг себя почти не обращают внимания, какие уж тут фантазии. Может быть, если мой господин соблаговолит объяснить, о чем идет речь, я смогу более…
— Из страны майя, не знаю уж, от какого народа или племени, прибыл гонец. Он стрелой промчался через город — как видишь, вялым и апатичным его никак не назовешь, — и ненадолго остановился только для того, чтобы выдохнуть свое сообщение в уши стражам, охраняющим мой дворец. Прежде чем я узнал об этом, гонец уже умчался в направлении Тлапокана, так
Я невольно улыбнулся, и он, бросив на меня недовольный взгляд, сказал:
— Ага, сейчас ты заявишь, что среди майя тоже встречаются безумцы.
— Нет, мой господин, — ответил я, по-прежнему продолжая улыбаться. — Но мне кажется, что я знаю, что они видели. Можно мне задать вопрос?
Он отрывисто кивнул. — Они заметили две разные диковины — плывущий дом и крылатый предмет — или две одинаковые?
Мотекусома нахмурился еще пуще: — Гонец убежал раньше, чем у него успели выспросить подробности.
Однако он говорил именно о двух предметах. Я так понял, что один из них был плавающим домом, а другой — чудищем с крыльями. Так или иначе, эти диковинки, похоже, видели вдали от берега, так что, скорее всего, ни один наблюдатель не смог бы дать более точного описания. Да сколько можно ухмыляться? А ну объясняй немедленно!
Я попытался принять серьезный вид и сказал: — Владыка Глашатай, по моему убеждению, майя действительно видели эти диковины, но издалека, ибо они слишком ленивы, чтобы подплыть и посмотреть, что же им явилось. А были то морские существа, редкие, может быть удивительные, но тем не менее вовсе не сверхъестественные. Всего лишь необычные животные, из-за которых не стоило рассылать повсюду гонцов и поднимать шум на весь Сей Мир.
— Ты хочешь сказать, что сам видел что-то подобное? — поразился Мотекусома, забыв о своей холодной надменности. — Плавающий дом?
— Не дом, мой господин, но океанских рыб, причем таких, что они будут побольше любого дома. Рыбаки называют их йейемичи. — И я рассказал Мотекусоме о том, как однажды оказался в открытом море на беспомощно дрейфующем каноэ и как целые стада этих чудовищ плавали неподалеку, грозя сокрушить мое хрупкое суденышко. — Чтимому Глашатаю, может быть, будет трудно поверить, но если бы йейемичи уперлась головой в стену его дворца вон за тем окном, то хвост рыбы дотянулся бы до руин резиденции покойного Глашатая Ауицотля по ту сторону большой площади.
— Неужели? — задумчиво промолвил Мотекусома, глядя в окно, а потом снова обернулся ко мне и спросил: — А скажи, во время твоего пребывания на море не встречал ли ты водяных тварей с крыльями?
— Встречал, мой господин. Они летали вокруг меня тучами, и сначала я принял их за огромных морских насекомых. Но когда одна такая тварь угодила в мое каноэ, я поймал ее и съел. Несомненно, это была рыба, но, так же бесспорно, у нее имелись крылья, с помощью которых она летала.
Напряжение спало, и Мотекусома расслабился. — Всего лишь рыба, — пробормотал он. — Да будут прокляты эти тупые майя, чтоб им провалиться в Миктлан! А ведь такими дикими россказнями можно повергнуть в панику целые народы. Я прослежу за тем, чтобы повсюду немедленно сообщили правду. Благодарю тебя, воитель Микстли. Твое объяснение очень помогло нам. Ты заслужил награду и получишь ее. Я включаю тебя и членов твоей семьи в число немногих избранных, которые взойдут со мной в следующем месяце на холм Уиксачи для участия в церемонии Нового Огня.
— Это высокая честь, мой господин, — ответил я и не покривил душой.
Огонь зажигался только один раз в пятьдесят два года, причем обычному человеку почти никогда не удавалось стать свидетелем обряда: холм Уиксачи помимо вершащих ритуал жрецов мог вместить лишь очень немного зрителей.
— Рыбы, — снова произнес Мотекусома. — Но даже если это и рыбы… ты ведь видел их далеко
Мне нет нужды подчеркивать очевидное, почтенные братья, нынче я могу лишь краснеть, вспоминая тогдашнюю свою дерзкую самоуверенность. Два предмета, замеченные жившими на побережье майя и по глупости принятые мною за двух рыб — гигантскую и летучую, — на самом деле являлись кораблями, испанскими парусными судами. Теперь, когда мне известна последовательность тех давних событий, я знаю, что это были два корабля ваших исследователей де Солиса и Пинсона, обозревавших побережье Юлуумиль Кутц, но пока еще не высаживавшихся там.
Я ошибся: то действительно было знамение.
Эта наша беседа с Мотекусомой состоялась в самом конце года, как раз приближались «скрытые дни» немонтемин. Повторяю: то был год Первого Кролика, по вашему счету — одна тысяча пятьсот шестой.
Как я уже рассказывал, во время этих неназываемых и не отмеченных в календарях «пустых дней» все мы жили в постоянном страхе, ожидая, что боги вот-вот нашлют на нас какое-нибудь бедствие, но наш народ уже давно не испытывал такого смертельного ужаса, как тогда. Дело в том, что год Первого Кролика был последним из пятидесяти двух, составляющих ксимополи — вязанку лет, что заставляло нас страшиться худшего из всех возможных несчастий: полного уничтожения человеческого рода. Жрецы, в соответствии с преданиями, учили нас, что боги уже четыре раза проделывали подобное, очищая мир от людей, и вполне могли сделать это снова, когда пожелают. Нам, естественно, казалось, что если боги пожелают истребить нас, то выберут самое подходящее для этого время, вроде последних дней последнего, завершающего вязанку лет года. Неудивительно, что те пять дней, которым предстояло пройти между годом Первого Кролика и (если он вообще наступит и мы об этом узнаем) годом Второго Тростника, открывающим следующую вязанку лет, казались нам самыми грозными, когда вести себя следовало тише воды ниже травы. Уже заранее, в преддверии этих дней, люди стали чуть ли не в буквальном смысле ходить на цыпочках. Любой шум пресекался, все разговоры велись только шепотом, а смеяться и вовсе запрещалось. Собакам не давали лаять, а птицам кудахтать. Повсюду потушили не только очаги и фонари, которые всегда гасят в это время, но даже храмовые курильницы. И даже священный огонь на вершине холма Уиксачи, единственный негасимый огонь, поддерживавшийся все пятьдесят два года, и тот был потушен. Пять дней и пять ночей на нашей земле не горело ни единого светоча.
В каждой семье, что в простой, что в знатной, люди разбивали глиняную посуду, зарывали в землю или бросали в озеро камни метлатин для размалывания маиса и прочую кухонную утварь из камня, глины или даже из драгоценных металлов, жгли деревянные ложки, блюда, взбивалки для шоколада и прочие подобные приспособления. Обеда в эти пять дней все равно никто не готовил, ели всухомятку, а скудную пищу вкушали пальцами, используя листья агавы вместо тарелок. Никто не торговал, не путешествовал, не ходил в гости, любые сборища запрещались. Украшения, перья и прочая роскошь совершенно вышли из употребления, в ходу была лишь самая скромная одежда. Все, от юй-тлатоани до последнего раба тлакотли, были заняты одним — ожиданием. И все при этом старались вести себя как можно незаметнее.
Хотя ничего примечательного в эти мрачные дни не происходило, наше напряжение и опасения понятным образом все усиливались, достигнув высшей точки, когда Тонатиу отправился в свою постель на пятый вечер. Мы могли только гадать, поднимется ли он завтра и принесет ли нам еще один день, еще один год, еще одну вязанку лет? Должен сказать, однако, что если простому люду оставалось только ждать, то задача жрецов заключалась в том, чтобы всеми имевшимися в их распоряжении средствами убедить богов проявить милость. Вскоре после заката, когда воцарилась кромешная тьма, все они, от величайших и до самых мелких, облачившись в одеяния и маски, придававшие им сходство с теми божествами, которым они служили, двинулись по южной дамбе из Теночтитлана к холму Уиксачи. Вслед за ними шли Чтимый Глашатай и избранные им спутники, обряженные, все как один, в такие бесформенные рубища, что никто бы не признал в них знатных вельмож, мудрецов, колдунов и им подобных особ. Вместе с ними шел и я, ведя за руку свою дочь Ночипу.