Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 2, 1926-27 годы)

Лукницкий Павел Николаевич

Заговорили об Анненском, о трагедиях его, в которых АА нашла сходство с "Путем конквистадоров". Не в "которых", впрочем, а в одном "Иксионе", потому что мотивы Лаодамии и Меланнипы были Николаю Степановичу в 4-5 годах чужды. А Иксион, человек, который становится богом, — конечно, задержал на себе внимание Николая Степановича: это так в духе Ницше, которым Николай Степанович в ту пору увлекался. АА сделала заключение, что поэмы "Пути конквистадоров" сделаны как-то по типу притчи-трагедии, но из нее вынуто действие. И АА заговорила о том, что в поэмах "Пути конквистадоров" нет действия не из-за неопытности

Николая Степановича и неумения вложить его в стихи, а совершенно сознательно.

От разговора как-то оторвались, вспомнив что-то о Лозинском...

— Позвоните ему... Скажите, что я хочу с ним говорить...

АА сидела в кресле у зеркального шкафа и смотрела на меня, пока я звонил... Подошла к телефону жена Лозинского. "Будьте добры попросить Михаила Леонидовича..." — "Сейчас посмотрю, дома ли он. А кто просит?" "Лукницкий..." — Отошла. АА засмеялась: "Пусть поищет его в комнатах... Может быть, найдет!". Лозинский подошел и начал извиняться (я ему звоню почти ежедневно, и он все занят, занят, занят — не может принять меня!). Я прервал его извинения и передал трубку АА.

Она громко и весело заговорила. Сказала, что она и В. К. Шилейко хотят видеть его у себя и просят назначить день. Лозинский сразу назначил: "Вторник", — обрадованный, что "ничего страшного нет" и что извиняться его никто не просит.

Я поставил на стол два бокала и налил белого вина ("Барзак"). Принесли чай... АА присела к письменному столу. Пили чай, и за чаем я стал читать "Труды и дни" за 1909 год — скучное перечисление фактов и дат... АА слушала, слушала очень внимательно сначала, но потом утомилась...

Детским голосом: "Дневничок... дать... она хочет...". Я дал свой дневник, неохотно... АА стала шутить и балагурить. Взяла дневник, стала читать (запись 9 января).

Прочла несколько строк... "Видите, как хорошо! И как интересно!" Стала уже внимательно читать дальше... — "Видите, как интересно! И если все будете записывать, будьте уверены, что лет через сто такой дневник напечатают и будут с увлечением читать!"

А мне надоело смотреть, как АА читает дневник... Я стал трунить и мешать ей шутками... АА взглянула на меня: "Сидите спокойно и займитесь каким-нибудь культурным делом!" — "Я занимаюсь культурным делом: смотрю на Вас!" Я рассмешил АА, и она рассказала мне по поводу случай с Николаем Степановичем.

В 1910 году, на обратном пути из Парижа, в Берлине, АА должна была почему-то пересесть в другое купе. Вошла. В купе сидели три немца — в жилетах. Жара была страшная. Увидев АА, они встали и надели пиджаки... Потом стали болтать между собой о том, что надели они пиджаки, потому что это русская дама. А если бы это была немка — конечно, не надели бы...

И АА весело проговорила: "Русская дама! — а русской даме 19 лет было...". Потом два немца легли на верхние полки, а третий — на нижнюю, против АА... Говорил ей, что хочет ехать за ней, куда бы она ни поехала, болтал долго, и АА стоило труда объяснить, что едет она в деревню к родным и что за ней никак нельзя ехать... И этот немец не спал и восемь часов смотрел на нее. Утром АА рассказала о нем Николаю Степановичу и тот вразумительно сказал ей: "На Венеру Милосскую нельзя восемь часов подряд смотреть, а ведь ты же не Венера Милосская!".

АА опять углубилась в дневник. "Не читайте, бросьте, тут наворочено, а вы

вчитываетесь". — "Сейчас, сейчас, — не отрываясь от чтения, бросила АА, тут две странички осталось и все очень хорошо и не наворочено!" — "Пейте вино!" — поднял бокал. Наклонились друг к другу, прижали бокалы. Потом попросила узнать номер телефона Тынянова. Я позвонил Лавреневу. АА записала номер, оторвала листок бумажки, спрятала.

"Который час?" — "Около двенадцати". АА встрепенулась — надо идти... Подошла к телефону... Позвонила Пунину, сказала, что сейчас идет в Мраморный дворец и не знает наверное, придет оттуда в Шереметевский дом или нет, — но я подожду там, и она, если не придет, через меня известит его...

"Что ж вы Лукницкому белой ручкой помашете из окна, если не придете?"

АА засмеялась счастливым смехом. Повесила трубку.

Отошла от телефона. Попросила меня стихи читать: "Хочу, чтоб вы почитали стихи сегодня!".

Я стоял рядом... "Что Вам не нравится в моей комнате? Эти картины, вероятно?" — "Да, я бы не вынесла..." — "Надо было чем-нибудь стену закрыть — других не было..." — "Подумайте! Как жаль, что мы с вами не были раньше знакомы". (У Судейкиной было много картин, которые она раздавала всем перед отъездом; Мане дала несколько... "С удовольствием дала бы Вам вместо этого".)

АА взглянула на свою статуэтку в шкафу... Сказала, что отсюда она хороша, а оттуда (если смотреть от стола) — плоха...

Отошла от телефона. Подошли к столу. "Хочу, чтоб вы почитали стихи сегодня..." Я взял тетрадь, раскрыл и, держа ее пальцами за верхние углы, показал АА стих "Твоим дыханьем навсегда нетленны...". АА взяла тетрадь за нижние уголки и читала про себя. Мы стояли вплотную, друг к другу лицом... Потом сели к столу. Я стал читать "Смерть солдата", предупредив, чтоб АА серьезно и строго "разругала" бы его...

— "Он ткнулся в землю носом и винтовкой..."

АА прервала:

— "Носом" — нехорошо. "Лбом", что-нибудь другое, только не "носом"...

Больше не прерывала, а когда я прочел все, сказала, что слабое окончание (две последние строки), а стихотворение "хорошее на самом деле, без всяких сопоставлений". И не в пример прежним стихам. И никаких влияний не чувствуется — оно самостоятельное — "ваш собственный голос". Я просил: "А Гумилева нет?". — "Нет, ни Гумилева, ни кого другого..." — АА сказала, что оно в связи со смертью Есенина... "Нет?" — "Ну, во всяком случае, этого цикла... Теперь вы прочтите..." — АА отказалась, встала. Вышли в переднюю, к АА вышла мама прощаться. Заговорила о здоровье, о том, какие лекарства надо принимать. АА ответила, что чувствует себя последнее время хорошо, несмотря на болезненный вид. Что принимает камфору с валерианой...

Вышли. По Садовой, мимо Инженерного замка, через Марсово Поле. Я взял АА под руку, и мы шли, все время разговаривая...

Дошли. АА поднялась одна, я подождал, Скоро вышла, и мы пошли в Шереметевский дом мимо Летнего сада и по Фонтанке...

АА говорила о Шилейке, что он не идет к Котовым, что у него все привязанности в Москве, что его московская привязанность — совсем другое дело: это женщина его лет и гораздо более подходящая... Он все рассказал АА, просил ее даже зайти в Москве к ней, и АА зайдет...