Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 2, 1926-27 годы)

Лукницкий Павел Николаевич

В два часа я ушел домой, на лестнице встретил возвращавшихся Пуниных (они были у Льва и Сарры Пуниных, и А. Е. Пунина подвыпила) и вернулся в Шереметевский дом, просидел еще минут двадцать, вывел Тапу и ушел домой в 2 1/2 часа ночи.

Сверчкова привезла из Бежецка драму в стихах, написанную Левой и посвященную мне.

К сожалению, драма переписана начисто А. С. Сверчковой, а не самим Левой.

22.12.1927

Сегодня АА должна была пойти со мной к Кузьминым-Караваевым — сделать родственный визит им и Сверчковой. Но АА уже вчера чувствовала себя плохо и не выходила из дому, а сегодня совсем простужена. Позвонила мне, просила сообщить

Сверчковой, что не придет. Приехав на Фурштадскую утром, я застал только Констанцию Фридольфовну. В разговоре с ней выяснилось, что она обижена на АА за то, что АА ни разу осенью не была у них и что К. Ф. не верит в болезнь АА. "Да, да... Мы все больны, а все-таки она могла бы зайти, если б хотела".

Пришел к АА около часу дня и был до 3 1/2. Пунина дома не было. АА в кабинете, съежившись от озноба, сидела в уголку дивана и читала по-английски. Провел время с ней в разговорах и английском чтении. Говорили о дневнике А. Блока, о Ф. Сологубе, об А. С. Сверчковой и Кузьминых-Караваевых, о стихах и о многом другом, шутили, как всегда.

АА совсем нездорова, не выходит, не пойдет сегодня к Кузьминым-Караваевым и говорит, что ее преследует беда — как только она должна выказать какие-либо родственные чувства, всегда случается что-либо, что непременно помешает ей. Огорчена.

28.12.1927

1924. Июль. Прочла в "Красной вечерней газете" рецензию на "Роман без вранья" Мариенгофа. По этому поводу заговорили об Есенине и о том, как Есенин с Клюевым, И. Приблудиным и еще одним имажинистом пьяные пришли к ней в 1924 году (в июле 1924 г.) на Фонтанку, 2. Подробно АА мне уже все рассказывала. А сегодня говорила, что Приблудный и другой имажинист ушли раньше, Клюев с Есениным остались, но Клюев был так пьян, что заснул, разлегшись поперек кровати. Есенин же, оставшись наедине с АА (ибо Клюев спал), стал вести себя гораздо тише, перестал хулиганить, а заговорил просто, по-человечески. В разговоре ругал власть, ругал всех и вся... Потом разбудил Клюева и ушел. Это — единственная встреча АА с Есениным. АА отнеслась к ней как к обычному хулиганству и московскому хамству... Характерно не это. Характерно, что дня через два АА, идя по Моховой (или в Летнем саду), встретила Есенина, шедшего с несколькими имажинистами. Есенин, увидев АА, нарочито громко сказал своим спутникам что-то нелестное по адресу АА и прошел мимо, поклонившись с вызывающим видом и приложив к цилиндру два пальца. Из того, что, оставшись прошлый раз наедине с нею, Есенин не хулиганил, а говорил просто и достаточно (для Есенина) вежливо, а здесь (совершенно явно для того, чтобы показать свое хулиганство по отношению к Анне Ахматовой товарищам) схулиганил, АА поняла, что хулиганство Есенина нарочитое, выдуманное, напускное и делается для публики. И вот это утвердило окончательно ее отрицательное отношение к Есенину.

С Есениным АА больше не встречалась. А с Клюевым в первый раз после этой истории встретилась на юбилее Кузмина, у Наппельбаум (в 1925). Здесь Клюев страшно ругал Есенина и говорил про него гадости.

28 декабря 1927. В Шереметевском доме вечером. В кабинете АА, Николай Константинович Миронич и я. АА с Николаем Константиновичем занимались английским языком по книжке Манштейна, а я сидел в кресле тут же и из озорства записывал это, глядя на них.

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РАССКАЗ

"Как будто вас здесь нет — совсем — понимаете — принцип такой..."

"Lupt of... replied... Where are... Egipet — не знаю, как произносить...Kristmass —

вот тоже не знаю, как произносить, Рождество...Sparrows — да? Huts-nuts — да. In the warm room (повторила)

(А пальцем по щеке скользит...)

— Я не знаю... вот... вот... так бывает... вот это, которое дельтой... и потом у меня бывает такое, которое...

— Вот так вот обозначай — такой штукой... — последовали объяснения).

— Whis, — повторила.

— Then, — тоже. Наклонившись в сторону Николая Константиновича и болтая левой ножкой — сгибая ее в щиколотке — а временами торжествующе поглядывая на Николая Константиновича, иногда — хмуря брови...

— Большие пальцы рук с верхней стороны... клинки... Tap — это что, ведро — или что?.. С ветками? да?.. Immediately, — много раз повторяла. Хорошо, это я потом научу... — улыбнувшись снисходительно. — Facent, повторила, — да, да.

Губы складывала тонко, с выражением лица хорошего английского Гушина вытягивала их вперед, и уголки губ складывались и раскрывались...

— Вот terribly я не знаю...

Но Николай Константинович поправил и ученье продолжается. Читает уже не по складам, внимательно, кокетство спрятано — почти (но вот, только записал это — вдруг загримасничала, и я уже не смею сказать, что кокетства вовсе нет!). Часто коротенькие паузы, повторяет слово...

— Ира, не кричи, пожалуйста, я занимаюсь, — вдруг пронзительным голосом, повернувшись к соседней комнате, где Аннушка не может угомонить Иру.

— Вам, может, не видно? — придвинула книжку к Николаю Константиновичу.

— Нет, очень хорошо видно...

— Allas... Фу, отчего у меня неверно поставлено, — взяла у Николая Константиновича карандаш — исправила.

А на самой — черное шелковое длинное платье, привезенное Катуком из Японии, поверх него — фуфайка, конечно, с небрежным беспорядком в незастегнутом воротнике. Смотря на меня:

— Пишете стихи, да?

— Нет, прозу...

— Garred, — повторила, — нет вреднев.

Николай Константинович тихим робким голосом повторяет — с полным сознанием своего достоинства и изысканной предупредительностью и внимательностью. Сидит прямо, скрестив пальцы на коленях.

Теперь Акума, подперев подбородок рукой, перебирает в воздухе пальцами, устремленными вверх. Вбегает Ирка, прощается, АА целует ей руку и вместо "до свидания" говорит "здравствуй". Ирка убегает.

А затем лоб морщит, ай, ай!

— Ы-ы-ыыы, — мне, увидев, что я слежу за ней и не найдя слова, чтоб выучить (да и некогда, читает дальше).

— Thart...

Я повторил:

— Thort...

Взглянула на меня презрительно:

— "Сорт", по-вашему... — читает дальше.

Рассказ кончен. Николай Константинович:

— Может, еще почитаем?

— Нет, я очень много прочла.

При чтении этой записи сказала: "Лукницкий — худших времен...".

С подлинным верно. ...colei che sola a me par donna.

30.12.1927

Проводил АА к Замятиным на званый обед. Прощаясь, сказала тихо, неожиданно и грустно: "У меня такое тяжелое сердце... Бывает такое сердце... Тяжелое-тяжелое. Не знаю, почему...".

Декабрь

Прочитала по-английски книгу "Tremendous Trifles" C. K. Chesterton.

4.01.1928

Любит очень "Песни западных славян". Самая любимая из них — "Похоронная песня". Очень хорошо и — "Янко Маркович".

Ритмы этих песен повлияли на ритм "У самого моря".