Ад
Шрифт:
– Ну да, – подхватила Люба, – и такая суета началась, такая спешка, и вещи надо собрать, и купить кое-что, и всякие служебные дела доделать, Коля закрутился совсем и не позвонил тебе, хотя собирался, я точно знаю, он несколько раз говорил, мол, надо деду позвонить. Видно, руки не дошли. Не сердись на него, папуля.
Но Головин продолжал ворчать весь декабрь и только ближе к Новому году наконец остыл. Однако за праздничным столом он снова заговорил о внуке, и снова ставил его в пример Леле, так и не нашедшей постоянную работу, и вновь сетовал на то, что Коля так и не попрощался с ним, и на то, что его нет в кругу семьи, такой дружной и такой образцовой. Родислав во время речи
В половине третьего ночи Николай Дмитриевич сказал, что устал, хочет спать, и попросил отправить его домой. Люба предложила постелить ему в Колиной комнате, но отец наотрез отказался, дескать, спать он привык только у себя дома. Родислав вызвал такси. Когда Головин отбыл, Леля заявила, что тоже идет спать. За столом осталось четверо, и все почувствовали себя свободнее.
– Ребята, у меня к вам серьезный разговор, – неожиданно сказала Аэлла. – Простите, что не сразу говорю об этом, но при Николае Дмитриевиче и при Леле нельзя было говорить.
– Что? – с тревогой спросила Люба. – У тебя неприятности?
– У меня все в порядке, – усмехнулась Аэлла. – Это у вас неприятности. У меня есть пациент из определенных кругов. Я ему делала пластику после автокатастрофы. Ну, и он ко мне проникся.
– Ага, нежными чувствами, – насмешливо вмешался Бегорский. – Алка, с каких это пор ты стала спать с бандитами? Раньше тебя устраивали только начальники главков и директора крупных предприятий. Ну еще артисты с дипломатами, но никак не ниже. Как же ты докатилась до такой жизни?
– Милый мой, – проворковала Аэлла, – значение имеют только власть и влияние, а на какой работе они достигнуты – меня не волнует. У нынешних бандитов власти и влияния не меньше, чем у начальников главков, а то и побольше. Не читай мне мораль. И вообще, это очень милый и хорошо воспитанный человек.
Люба вспомнила Артура Геннадьевича и невольно поежилась. Он тоже был хорошо воспитан и довольно мил, если не брать в расчет того, что он сказал о Коле.
– Так вот, – продолжала Аэлла, – он знает, что я дружу с вами, поэтому в виде любезности поведал мне, что за вами пристально наблюдают.
– Кто? – воскликнул Родислав. – Кому надо за нами наблюдать?
– Вот кому надо, тот и наблюдает. Тот, кому ваш Колька на хвост наступил. Они его до сих пор не нашли, поэтому смотрят за вами на тот случай, если вы знаете, где он, и будете с ним встречаться. Они не исключают, что он прячется где-то в Москве или в Подмосковье и вы можете на него вывести.
– Господи, – выдохнула Люба, – как хорошо!
– Что ж тут хорошего? – поморщилась Аэлла.
– Раз они его до сих пор ищут, значит, пока не нашли. Значит, Коленька жив, с ним все в порядке, как же ты не понимаешь!
– Ах, ты в этом смысле… – протянула Аэлла. – Ну да, конечно.
Родислав внимательно посмотрел на нее.
– Послушай, а твой знакомый – он что, из той группировки, которая ищет Кольку? Может, ты на правах близкой приятельницы поговоришь с ним, чтобы оставили парня в покое и дали ему вернуться домой? Если у вас такие доверительные отношения…
– Отношения-то доверительные, – усмехнулась Аэлла, – но для вас бесполезные. Он из другой команды. Ну
– Спасибо тебе, Аэлла, – горячо поблагодарила Люба и поцеловала подругу. – Это самый лучший подарок, который ты могла мне сделать на Новый год.
– А я думала, ты расстроишься, – улыбнулась Аэлла. – Все-таки ужасно противно знать, что за тобой следят, за каждым шагом наблюдают, даже телефон прослушивают.
– Неужели прослушивают? – ахнул Родислав.
– Ну, это я так, фигурально, – смешалась Аэлла. – Я просто предположила. Вообще-то мне этого никто не говорил.
У Любы словно камень с души свалился. Говорят же: как Новый год встретишь, так его и проведешь. Если в новогоднюю ночь она получила такое замечательное известие, если в эту ночь ее сын жив, значит, так будет весь год. Как хорошо! Может, это и есть счастье?
– Вот так они и протянули еще с полгода, – заключил Ворон.
– А через полгода что случилось? – спросил Камень. – Неужели Николай вернулся?
– Ну прям! Я имею в виду, что без новых потрясений. Правда, Лариска подсуропила. Ты представляешь, она забеременела!
– Да ты что! От кого?
– Ой, да тебе-то какая разница, от кого? Главное, что она беременная. Вокруг нее вечно какие-то недоноски вертятся, не то рокеры, не то рэперы, я их не разбираю. Она как начала с младых лет попой вертеть, так и продолжает.
– А замуж?
– Ну еще чего! Кому она нужна-то – замуж ее брать! – фыркнул Ворон. – Квартира, конечно, есть, только в этой квартире такой багаж, что лучше уж в собачьей будке жить, чем с Лариской. Бабка лежачая, под себя ходит, в полный маразм впала, да папаша-алкаш неработающий.
– И что? – продолжал допытываться Камень. – Она рожать собралась?
– Да по всему видать, собралась, – кивнул Ворон. – Сроки-то для принятия решения давно прошли, я на восьмидесятилетие Николая Дмитриевича заглядывал – так еще ничего не было заметно, Лариска веселая такая была, Любе с Тамарой помогала, продукты носила, у плиты стояла. Тамара ей такой причесон изобразила – сказка! И Любу она тоже подстригла, получилось очень красиво. В общем, юбилей прошел классно, у меня прямо душа радовалась. Николай Дмитриевич, правда, всплакнул в один момент, но ничего, быстро успокоился.
– Отчего всплакнул? – встревожился Камень, которого судьба старика трогала до глубины души.
– Так он вспомнил, как праздновали его семидесятилетие и что Тамара была с Григорием, а теперь Григория с ними нет… Ну, вокруг этого. А в остальном все было здорово. Народу, конечно, было значительно меньше, чем на предыдущем юбилее, за десять лет народ поумирал. Но я отвлекся, я же про Лариску рассказывал. Ну вот, потом, после юбилея, я ее в феврале на Любином дне рождения видел, у нее тоже юбилей был, пятьдесят лет. Опять Тамара приехала, Аэлла с Бегорским пришли, еще кое-какие друзья и коллеги, человек тридцать набралось. В ресторане отмечали. Ну и Лариску позвали, она ж у них почти что член семьи. Лариска там отплясывала вовсю, хохотала, веселилась. И ничего такого я не заметил. А потом, где-то в мае, у бабки инфаркт сделался, Люба, конечно, подхватилась, начала Аэлле названивать, чтобы бабку в больницу положили.