Ада Даллас
Шрифт:
После собрания мне передали, что Сильвестр хочет меня видеть.
"Для чего?" – недоумевал я, шагая к нему в контору в маленьком одноэтажном домике из желтого кирпича, стоявшем напротив большого трехэтажного белокаменного здания суда со статуей конфедерата у входа. Этим большим зданием Сильвестр правил из маленького.
Я постучал. Прошла целая секунда, пока голос изнутри не велел мне войти.
Над спинкой кожаного кресла виднелся белый затылок Сильвестра. Он сидел, не поворачиваясь.
– Это я, сэр, – сказал я. Он не повернулся. –
Он круто повернулся, и лицо его представилось мне не то лезвием ножа, не то 105-миллиметровкой, не то чем-то таким, что могло быть только лицом Сильвестра Марина.
Он ничего не сказал и лишь оглядел меня с головы до ног, будто говяжью тушу на торгах, чем я, собственно, и был. Только не знал этого.
У меня похолодело внутри, и под взглядом его черных глаз я почувствовал, как слетает с меня одежда: и красного шелка с серебряной бахромой рубашка, и белая пятидесятидолларовая шляпа, и обтягивающие бедра черные брюки. Опять у меня под ногами появились коровьи лепешки.
– Мне сказали... Мне сказали, что я вам нужен. – Носок одного из восьмидесятидолларовых сапог ковырял пол. Я заметил это и, наверное, покраснел.
– Да. – Он говорил тихим, низким голосом, похожим на похоронную музыку. – Нужен.
Он продолжал смотреть на меня. На лице его по-прежнему ничего не отражалось, но я был уверен: он видит меня изнутри, читает мои мысли.
Наконец он сказал:
– Мне понравилось твое выступление, Даллас. И другим тоже. Я уже давно слежу за тобой, и в общем мне нравится, как ты выступаешь.
– Благодарю вас, сэр. – Я почувствовал, что краснею еще больше.
– Насколько мне известно, ты участник войны.
– Да, сэр. То есть нет, сэр. Я был в армии, но из Америки никуда не уезжал. – Что он задумал?
– Это не имеет значения, а в некотором отношении даже лучше. Люди не очень-то воодушевляются при виде общепризнанного героя. При нем им неловко. Он выше их. А люди превосходства не терпят, Даллас. Кандидат никогда не должен превосходить своих избирателей.
– Да, сэр. – О чем он говорит?
– С другой стороны, плохо, если человек совсем не участвовал в этой заварухе. Могут подумать, что он старался уклониться.
– Да, сэр. – Я все еще недоумевал.
– Ты баптист. – Это был не вопрос. Он говорил, словно заполнял анкету.
– Нет, сэр. То есть, да, сэр, я баптист. Только я уже давно об этом забыл. То есть, я не хожу в церковь.
– Начинай ходить.
Какого черта он приказывает мне ходить в церковь, подумал я, но ничего не сказал. Я знал, кто он. Полчаса назад, когда тысяча людей аплодировала мне, я был счастлив. Я никогда не был более счастлив, я чувствовал себя большим и солидным, как статуя конфедерата. Теперь я ощущал свое ничтожество.
– Даллас! – Он помолчал, как судья перед приговором. – Я хочу тебя использовать. По правде говоря, я тебя, так сказать, уже давно жду.
– Меня?
– Да, тебя. Как протестант и участник войны, ты можешь получить на выборах голоса не только наших сторонников. Для кандидата у тебя превосходные
– Я? – испугался я. Но в то же время меня как будто немного приподняли вверх.
– Ты, – чуть приметно улыбнулся он. – Что бы ты сказал, если бы через два года стал шерифом, а еще через четыре – губернатором? Что ты скажешь по поводу пятидесяти тысяч в год?
– Я... Я никогда ни о чем таком и не думал, мистер Марин. По-моему, это невозможно.
Он рассмеялся холодным, жестким смехом.
– Я имею дело только с возможным, Даллас. И тебе думать незачем. Думаю я.
– Что ж... – Я все еще висел в воздухе, но... – Большое спасибо, сэр. Я очень вам благодарен, но мне по душе мое нынешнее занятие, и, если вы не возражаете, я буду продолжать его, сэр.
Он улыбнулся во весь рот.
– Что, ты думаешь, я собираюсь заставить тебя делать? Вспомни Дейвиса. Вот чем мы торгуем. – Он помолчал и посмотрел на меня. – Завтра ты начнешь работать помощником шерифа. И продолжай свои выступления в обеих программах.
Я хотел сказать: "Нет, не начну, мне нравится моя жизнь, и я не пойду за тобой, потому что чертовски тебя боюсь. Заставить меня ты не имеешь права". Но мне хотелось и того, что он пообещал: шериф, пятьдесят тысяч долларов, губернатор. Я хотел этого. Никогда прежде я ни о чем подобном и не помышлял, и у меня вдруг появилось ощущение, будто вот-вот появится Санта Клаус. И я почувствовал, что сдаюсь. Я буду делать то, что он хочет. Поэтому, когда я открыл рот, оттуда донеслось:
– Да, сэр. Я так и сделаю.
Таким манером он овладел мною, и после этого все изменилось.
А теперь рядом была Ада, и ей тоже было известно, что я полное ничтожество.
На следующий день, как и велел Сильвестр, я уволил Морера.
Итак, одна фаза наших с Адой отношений была завершена, а другая только начиналась. Мы по-прежнему сохраняли дружеские отношения, по-прежнему были мужем и женой, и ничто с первого взгляда, казалось, не изменилось. В действительности же многое было по-иному, и мы оба это понимали. Я начал немного погуливать, совсем немного, чуть-чуть, но Ада узнала, и было это ей, по-моему, совершенно безразлично.
До выборов оставалось меньше года, и Сильвестр развил бешеную деятельность. От меня же требовалось только следовать его указаниям.
Штаб наш он разместил на пятом этаже того новоорлеанского отеля, где находилась и студия Ады. На северном берегу Канал-стрит, во Французском квартале. Таким образом, нужные нам люди могли посещать нас совершенно незаметно. Мы с Сильвестром добирались туда из Сент-Питерса за час, а Аде требовалось лишь спуститься на лифте. У нее теперь в двенадцать тридцать была самостоятельная передача. Она спускалась к нам для приема особо важных посетителей, на которых встреча с живой телезвездой, хоть и местного масштаба, производила огромное впечатление.