Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона
Шрифт:
– А ты? – снова изумился Никита. – Неужели ты способен к покаянию? Способен прийти в храм на исповедь?
– Что – я? – пожал плечами Ангел. – По-твоему покаяние – это опять только человеческая прерогатива? Тебе сам Господь так сказал? Я знаю немного другое человеческое понимание: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься» и ещё, «не то делаю, что хочу, а что не хочу – то делаю». [18] Видишь, как у вас всё просто! В общем так, идёшь бродить по роману? По сгоревшему роману, – поправился он. – Тебе решать. Если нет, доставлю
18
Апостол Павел
Снова соглашаться на предложение прогулки? А надо ли? Но, с другой стороны, ведь Ангел не просит за своё предложение заложить душу. И всё же Никита чувствовал, что такие игрушки могут оказаться небезопасны. Взять хотя бы Нарцисса-Подсолнуха, бормотавшего на своей любимой компостной куче. Ведь съел бы! Без хлеба и соли. Даже не жуя. Ангел его привёл сюда, но Ангел же и спас. Только зачем он со мной нянчится? Хочет прогулять по сгоревшим романам разных писателей? На это и жизни не хватит. Искушение? Вот это больше похоже на правду. Ведь когда он попался в пустыне Макарию Великому, тот спросил:
– Куда спешишь ты, нечистый дух, и зачем столько разных склянок на себя навесил? И услышал в ответ:
– В каждой склянке разные соблазны. Оттолкнёт грешник одну склянку, а я ему тут же другую: что-нибудь да выберет.
Может, и мне он склянку предлагает? То есть банку. Выходит, уже… Причём покровителем писателей и художников себя почитает. Но ведь сказано, не его бояться надо, и не может он душе человеческой навредить, если, конечно, сам человек… а, ладно…
Никита увидел таящее в воздухе изображение Ангела и, пока тот опять не исчез по-английски, решил узнать, что за подсолнух встретил его у автобусной остановки:
– Ангел, постой, не исчезай, этот подсолнух – тоже любящее дитя, сотворённое Даниилом Андреевым?
– Нет, это Яков Голосовкер… иди, если хочешь действительно познакомиться… так не расскажешь…
Последняя фраза зазвучала уже чуть слышно, как будто Ангел кричал через толстую кирпичную стену. Площадка, где стоял Никита, оказалась просторным каменным коридором со сводчатым потолком и базальтовым полом, в который выходило несколько дверей, выкованных, вероятно, во времена Иоанна Грозного.
Есть ещё на Москве княжеские палаты, где можно увидеть такие двери. Палаты? Да, скорее всего это помещение раньше было именно боярскими или митрополичьими палатами, где прошлое всегда переплетается с будущим. Но только не здесь. Обшарпанные стены, на полтора метра от пола покрашенные в самый казённый рассейский цвет жидкого поноса. Пол, выложенный массивной каменной плиткой из давно не метеного базальта, тоже вызывал чувство загаженного общественного туалета. Над единственным зарешеченным окном в торце коридора – паутина.
Никита попробовал заглянуть в ближайшее к нему помещение.
Дверь, окованная ржавым кровельным железом, оказалась запертой. Открылась только третья дверь, за которой была келья тоже со стрельчатым потолком и окнами-бойницами, забранными в тяжёлые толстые решётки. За единственным обшарпанным некрашеным столом, притуленным между окнами, спиной ко входу сидел человек.
Во
Никита, обрадовавшись встрече хоть с кем-то в этом необычном тюремно-больничном заведении, несколько раз кашлянул, стараясь привлечь внимание человека. Но тот, склонившись над столом, не обратил на вошедшего никакого внимания. Тогда гость сделал несколько осторожных шагов по комнате и заглянул человеку через плечо. В руках тот вертел камертон. Затем вдруг бросил его в алюминиевую миску и долго слушал, как затихает звук инструмента.
– Ты всё-таки пришёл, то есть, не преминул прийти? – не оборачиваясь, спросил человек, ещё плотнее запахиваясь в толстый домашний халат, ничуть не похожий ни на больничную, ни на тюремную одежду. Поскольку в комнате больше никого не было, то ждали, вероятно, Никиту.
– Да, – кивнул гость. – Только мы разве знакомы?
От Ангела можно было ждать что угодно. Он мог объявить Никиту спасителем человечества или, на худой конец, всенародным целителем. Мало ли почему человек ждал Никиту? Перестраховаться в любом случае не мешало. Причём в этот раз, явившись спасителем от нападок Подсолнуха на остановке, офеня был без своей коробушки с книжками, деревяшками и монистами. Наоборот, одетый в новенькие джинсы и джинсовую курточку с выглядывающей из-под неё красно-кровавой рубашкой, Ангел выглядел очень даже клеевым пацаном. У них, в ангельском блокгаузе, тоже какая-нибудь партийная перестройка или просто статус поменял.
Человек в келье не обратил внимания на вопрос гостя. Скорее всего, никакой ответ был вовсе не нужен. Человек хотел говорить сам и иметь слушателей. Как это всё же важно – иметь слушателей. Любой из живых людей много отдаст за то, чтобы иметь внимательно слушающую аудиторию. Гордыня власти над чьим-то сознанием – о, как ты сладка!
– Я звал тебя, – продолжил мужчина, всё так же не оборачиваясь. – Звал и ждал. Не отрекаюсь. Хотя ты, верно, знаешь всё, что может тебе сказать обыкновенный больной обыкновенного юродома, но ведь и ты такой же сумасшедший, как и я. Мы недаром живём в одном доме: раньше это был твой дом, дом твоего отца, а теперь наш общий. И это закономерно, что теперь здесь не церковь, а больница для повредившихся умом. Поэтому я всё скажу тебе, что должен.
Мужчина приумолк, собираясь с мыслями. Куда это Ангел соизволил отправить Никиту? В дурдом, который когда-то был церковью? Вполне возможно. Такое даже при совдепии практиковалось нередко. Но за кого принимает гостя этот умалишённый философ? За явившегося к нему Спасителя? Тоже похоже на правду. Любопытно послушать какая такая нетленка приходила Подсолнуху в голову, за что «инфернальный художник» её спалил? Ведь этот самый, сидящий спиной к вошедшему, один из героев сожженного романа Голосовкера, то есть, Подсолнуха. Недаром Ангел предупреждал, что всё это надо увидеть своими глазами.