Адаптация совести
Шрифт:
— Давайте. Откуда вы узнали номер моего мобильного?
— Это секрет, — улыбнулась она. — И не настаивайте, чтобы я сказала. У меня много подобных секретов.
— Не сомневаюсь. А как вы узнали о моем визите на Лубянку? Тоже секрет?
— Самый большой. — Она оглянулась по сторонам. — Неужели вы действительно думаете, что я могу рассказать вам, отсюда узнаю подобные вещи? Вы же опытный человек.
— Понятно. Тогда зачем я вам так срочно понадобился? Вы могли узнать все подробности нашей беседы из собственных источников.
— Начнем с того,
Официант принес минеральную воду, разлил ее по бокалам.
— Мне было интересно встретиться именно с вами. Вы же не просто эксперт, вы один из лучших сыщиков. И именно вы смогли его вычислить. Поэтому мне было ужасно интересно с вами встретиться. Какой вы из себя? Курите трубку, как комиссар Мегрэ; юркий, ловкий, все замечаюший человечек, как Эркюль Пуаро, или высокий джентльмен, как Шерлок Холмс? А может, вы неподвижный и толстый, как Ниро Вульф?
— Судя по всему сказанному вами, детективы — ваше любимое чтение.
— Конечно. Я же веду криминальную программу на нашем телевидении, нужно быть в теме. Кстати, вы не курите?
— Нет.
Она достала вторую сигарету и, закурив, спросила:
— Почему он хотел увидеть именно вас?
— Об этом вам тоже сообщили?
Она смутилась:
— Не нужно ловить меня на слове, это моя работа — добывать нужную информацию.
— Судя по вашим словам, вы ее не очень-то добываете. Скорее вас охотно знакомят с подобной информацией, используя как канал для продвижения нужных версий. Кажется, раньше был такой известный журналист Хинштейн. Я всегда поражался его осведомленности и знаниям секретов правоохранительных структур. Мне почему-то казалось, что его попросту используют. Сейчас он депутат Государственной думы.
— Вы говорите это в осуждение? — уточнила Эмма.
— Ни в коем случае. Мне как раз импонировали и его позиция, и его разоблачения. Он всегда принципиально был на стороне официальных властей и правоохранительных органов. Понимаю, что с его помощью часто сводили счеты с неугодными, но в любом случае его позиция мне нравилась больше, чем позиция его оппонентов. И его разоблачения были весьма важны для общества. Всегда есть журналисты, через которых правоохранительные органы «сливают» свою информацию. Очевидно, было решено использовать именно такого популярного человека, как вы.
— Спасибо, — усмехнулась она, — хотя бы не так обидно.
— Я не хочу вас обидеть. Это для уточнения позиций. Я понимаю, что у вас есть связи, и, судя по всему, весьма крепкие. А вы понимаете, что я об этом догадываюсь. Так будет гораздо честнее. Не будем обманывать друг друга.
— Не будем, — согласилась она.
Официант принес белое вино, откупорил бутылку, налил немного в бокал Дронго. Тот вдохнул аромат. Бургундское пятилетней выдержки — замечательное вино. Попробовал на вкус. Немного горчит, но в целом интересный букет. Он кивнул официанту, разрешая разлить вино по бокалам.
— За нашу встречу, — предложила Эмма, поднимая бокал.
Они почти неслышно чокнулись.
— Между
— Интересно, — оживилась она, — никогда об этом не слышала. Можно об этом написать?
— Разумеется.
— А про вас можно написать?
— Нет. Я частный эксперт, и ненужная популярность может мне только повредить. И моим расследованиям. Такая слава мне не нужна. Лучше напишите про профессора Гуртуева — это с помощью его методов мы вычислили убийцу. Или про группу полковника Резунова. Это он и его люди мотались по всей стране в поисках преступника.
— Резунов — всего лишь полковник милиции, а Гуртуев — профессор криминалистики, — ответила Эмма. — Кроме того, о них уже столько написано… А вот про вас почти нет никакой информации. По-моему, это несправедливо.
— Это нормально. Они состоят на службе государства, а я частный эксперт и к тому же иностранец.
— Для иностранца вы слишком хорошо говорите по-русски и неплохо знаете наши реалии.
— Я не виноват, что в девяносто первом единую большую страну разорвали на несколько кусков. Кстати, сделали это не мои соотечественники, а российские депутаты в девяностом году; а затем и руководители трех славянских республик в девяносто первом. Но не будем об этом. Реалии таковы, каковыми они являются. Ничего изменить или поменять невозможно. Значит, все правильно. Исторический процесс движется независимо от воли конкретных людей.
— Зачем он так настаивал на встрече с вами? — Эмма потушила вторую сигарету.
Официант принес заказанные блюда, поставил их на столик и с достоинством удалился.
— Разве вам не сказали? — спросил Дронго, пробуя рыбу. Она действительно была очень вкусной.
— Очень невразумительно. Я так ничего и не поняла.
— Ему нужен был человек, которого он считал равным себе. Которому мог бы исповедаться, рассказать о своей сложной судьбе. Во всяком случае, именно так считает профессор Гуртуев.
— Он не мог рассказать об этом самому профессору?
— Очевидно, нет. Гуртуев для него — обычный научный «сухарь». Допрашивающие его следователи и оперативники представляются ему сплошной серой массой. Нужен человек, с которым он мог бы беседовать на равных. Поэтому он и требовал, чтобы к нему допустили меня.
— Вы тоже так думаете? Как профессор Гуртуев?
— Не совсем, — признался Дронго. — Преступник — очень умный человек. Он понимает, что нас не оставят одних ни при каких обстоятельствах. Значит, наш разговор будут записывать и вести за нами непрерывное наблюдение. Тогда в чем разница? Почему его исповедь должен выслушать именно я — ведь рядом будут еще несколько человек, и об этом Баратов точно знает? Тем не менее он отказывается разговаривать с другими. И пытается быть предельно откровенным со мной, что меня несколько настораживает.