Адаптация
Шрифт:
Бер вдруг опустила голову на руку и расплакалась. Глядя на ее узкие вздрагивающие плечи, мне не верилось, что только что она положила меня одной правой. Не верилось, что я говорю с этим человеком наяву. Было жаль ее. Или его? Лиза положила Бер на плечо руку, погладила, присела рядом на корточки.
– Что с тобой? Не надо, ты не одна, мы тут все рядом, поможем тебе…
Бер подняла заплаканные глаза:
– Ты кто?
– Какая разница, – улыбнулась Лиза, – я люблю тебя.
– Точно?
– Ну конечно.
Бер смотрела на Лизу полувидящими
– Обними меня, пожалуйста… поцелуй.
Лиза, с улыбкой взглянув на меня, наклонилась к Бер, обняла ее и поцеловала в губы. При этом они обе закрыли глаза.
Лиза встала:
– Извини, у меня друг, – она указала на меня, – и я хоть и люблю тебя, но до конца жизни буду с ним, а не с тобой.
Бер встала и взъерошила свои волосы:
– Твой друг разрешает тебе целовать других?
– Он понял, что этот поцелуй нужен тебе. К тому же я думаю, что в любви нет пола. Я люблю в Са близкого мне человека, а не только мужчину.
– Тебя зовут Са? – посмотрела Бер на меня.
– Да.
– Давай я угощу тебя и ее грибами.
– Правда же, не хочу. Нам хорошо и так.
– Да, – подтвердила Лиза, – нам хорошо просто без ничего, только вдвоем.
– Вам хорошо. А я… ем грибы.
– Давно?
– Не помню… С тех пор, как забыла.
– А что ты там видишь, в грибах? – поинтересовалась Лиза.
– Все. Все, что здесь, там вот такое, – Бер показала кончик своего ногтя. Я хожу и ищу себя.
– Почему ты не ищешь себя здесь?
– Здесь нельзя. Здесь не получается. Там. Там есть такая дверь, можно войти. Но я не решаюсь.
– Какая она?
– Не знаю. Живая, очень живая. Может быть просто дверью, может быть из воздуха, из веток, неважно – всегда дверь.
– Дверь восприятия, – сказал я.
– Это очень важная дверь. Мне кажется, если я туда войду, сразу пойму, кто я. Но каждый раз… что-то мешает. Или я боюсь. Или это кончается.
Бер замолчала. Она вытащила из кармана шорт холщовый мешочек, затянутый тесемкой, вытряхнула из него на ладонь кучку сухих мелких грибов, похожих на скрюченных и высушенных человечков. Затем она наклонила голову и стала есть грибы с ладони – так кошка обстоятельно и внимательно поедает «Китикэт» с блюдца.
– Все, через пятнадцать минут отъедет, – заботливо сказал Фишер.
Вместе с Бер мы вышли на улицу, вошли в сквер и она улеглась в тени под кустом.
– На что вы живете, – спросил я Фишера, – армрестлинг?
– Так, живем и все. На пиво и на косяк всегда хватит. Знаешь, мы с Бер не трахаемся, – добавил он, вероятно, подумав, что мне это важно знать. – Для секса у меня есть одна бирманка, работает тут неподалеку официанткой. Я думаю, Бер вообще не трахается. Ей все равно.
Бер лежала, закрыв глаза. Пятнадцать минут уже прошло и, вероятно, все уже началось.
Интересно, войдет ли она сегодня в свою дверь? Отыщет ли себя?
На следующий день, с утра, пошел дождь. Мы с Лиз прогуливались по зданию аэропорта, раздумывая, куда отправиться
«Куба! Последний оплот коммунизма в Америке. Желаете там побывать?»
Я поинтересовался у сидящей за стойкой служащей аэропорта, симпатичной азиатки, как можно получить визу на Кубу. Узнав, что мы русские, служащая порылась в компьютере и сообщила с улыбкой, что для граждан России на Кубе действует безвизовый режим.
Я оглянулся на Лизу, перевел ей эти слова. Лиза захлопала в ладони.
В Ираке в это время толпа из нескольких десятков человек начала топтать захваченного американского солдата. Через пять минут, когда солдат превратился в сочащийся кровью кусок отбитого мяса, его, еще дышащего, облили бензином и подожгли. В последнюю секунду перед смертью душа морского пехотинца вложила в его губы молитву, которой его в пригороде Орлеана научила его негритянская бабушка. Подумав несколько начальных слов, двадцатидвухлетний парень скончался, и молитва договорилась его душой уже в другом мире. Через два часа, после бомбардировки с воздуха, в городок ворвались британские десантники. Было убито семьдесят восемь иракцев, в том числе трое детей и восемь женщин. Было ранено пятеро англичан – один из них через полчаса умер от ран без молитвы. Когда смолкали последние выстрелы и еще звучали стоны умирающих и живых иракцев, самолет, в котором находились я, Лиза и еще 150 пассажиров, взлетел из амстердамского аэропорта и взял курс на Гавану. Каждую минуту нашего полета в разных точках плывущей под самолетом земли умирало по разным причинам около 100 человек. Каждые 10 секунд нашего полета из чрева матерей рождалось 40 людей, а умирало примерно 18–20. Жизни производилось пока еще больше, чем смерти. Предприятие жизни, если говорить языком бизнеса, было рентабельным.
Последние часы секса
Над Атлантическим океаном все спали. Кроме меня и Лизы. Она, кажется, вообще не сомкнула век за все двенадцать часов полета, а я только проснулся и в полусонном, туманном состоянии смотрел в окно на плывущие под нами города и замки кучевых облаков. Лиза зашевелилась в своем кресле, прижалась ко мне и тихо сказала на ухо:
– Я чувствую, что наш секс скоро кончится.
– Почему ты так говоришь?
– Да… мне кажется, что граница нашего секса – это Атлантический океан. А за ним у нас начнется что-то другое, что-то более важное… Не знаю, понимаешь ли ты меня.
– Ты опередила мои мысли, Лиз. Они меня пугали, и я не говорил о них.
– Новое всегда пугает, Са. Но оно, мне кажется, сейчас лучше, это новое. Его не надо бояться.
– Мы с тобой будто бы в детство возвращаемся. Да? В то время, когда секс был не важен, но мы были счастливы. А может, не в детство, Ли? Может быть, у нас просто начинается настоящая любовь…
– И пока она окончательно не наступила, – улыбнулась мне в ухо Лиза, – мне очень хочется получить тебя в свое безраздельное пользование на высоте 12 тысяч метров.