Адель. Звезда и смерть Адели Гюс
Шрифт:
— А, значит, она… — хрипло вырвалось у Бонапарта.
— Вот-вот! — насмешливо подхватил поэт. — Гражданка Богарнэ как раз может дать мне то, что я ищу!
Вместо ответа генерал кинулся на юношу, левой рукою схватил его за грудь и занес для удара правую. Но тут на помощь подоспела Жозефина.
— Наполеон! — крикнула она, вскакивая с кушетки и кидаясь к противникам. — Ты с ума сошел? Ты позволяешь себе кидаться на моих друзей? Кто дал тебе право на это? Как ты смеешь разыгрывать здесь роль хозяина?
— Зачем же твои друзья вызывают меня на бешеный гнев? — с некоторым смущением возразил Бонапарт, отходя к окну.
— Прошу извинить, гражданин генерал, но я ответил лишь вызовом на вызов! — с достоинством сказал Ренэ. — По какому праву вздумал ты требовать от меня отчета о цели моего посещения?
— По праву страдающего человека, измучившегося
Это тронуло впечатлительного юношу, и он весело ответил:
— В таком случае я должен просить прощенья, генерал! Мне как поэту, претендующему на знание людских сердец и страстей, следовало бы обнаружить больше проницательности и сразу понять, что означает твой гневный вопрос! Ну так позволь же мне, гражданин генерал, изложить тебе цель и причину моих частых посещений этого дома! Как я уже сказал, я — поэт! Я верю в свое призвание, верю, что Божество заронило в мою душу немалую искру, но мы живем в скверное время. Чтобы встретить признание общества, мало иметь право на это признание, а надо войти в моду. Гражданка Богарнэ, отличающаяся изысканным вкусом и любовью к изящным искусствам, почтила меня своим одобрением и обещала сделать для меня все возможное, чтобы обратить на мою личность внимание общества. Вот то, чего я ищу в этом доме: покровительства, без которого мне ни при каком таланте не удастся выдвинуться! А теперь это покровительство мне особенно нужно. Я написал пьесу, которую считаю очень удачной. Но мало того, какого мнения о своем произведении я сам, нужно, чтобы его оценили другие. А между тем дирекция театра только руками отмахивается от незнакомых авторов, являющихся смущать ее безмятежный покой! Гражданка Богарнэ некогда обещала мне посодействовать ее постановке а теперь даже не слушает меня. Я заговариваю о пьесе, а она отвечает мне о своей любви к тебе! Сегодня я решил сделать последнюю отчаянную попытку, и… вот…
— Так вот что! — весь просветлев, став детски-ясным, тихим и радостным, воскликнул Бонапарт. — О, прости меня, гражданин, прости! — Протянув обе руки, Наполеон быстро подбежал к Ренэ, крепко пожал ему руки и затем обратился к Жозефине: — Простишь ли ты меня, злая мучительница? Значит, ты все-таки больше любишь меня, чем хочешь показать это? Значит, ты все-таки думаешь и говоришь обо мне? Но ты все-таки ошибся! — обратился он снова к Карьо. — Ты уверял, что я не могу дать тебе то, что ты ищешь, а между тем… Ведь Тальма — мой большой друг, и если я замолвлю ему словечко… Ага, — воскликнул он, заметив, какой радостью засияло лицо юноши, — то-то! Но сначала скажи мне, каков именно сюжет твоей пьесы?
— Основной мыслью ее является неизбежность для лица, стоящего у власти, столкновения между личными чувствами и государственным благом, правом, справедливостью. В таких столкновениях познается истинное величие личности правителя…
— Да, да, ты прав! — горячо подхватил Бонапарт. — Борьба личных чувств с государственным долгом — тот оселок, на котором не выдержало испытания много выдающихся исторических личностей! Это — прекрасный сюжет! Но кто — герой пьесы?
— Елизавета Тюдор.
— Отличная мысль! Елизавета Английская — бесспорно крупнейшая личность конца шестнадцатого века!
— И кроме того, ей, как женщине, подобные столкновения давались еще труднее. Вот в двух словах сюжет моей пьесы. Елизавета сидит за туалетом и разговаривает со своей любимой фрейлиной. Королева грустит, что отцвела, что старость делает ее нежеланной, непривлекательной. Фрейлина горячо и искренне протестует: королева так хороша, что может пленить любого мужчину. Тогда Елизавета поверяет фрейлине тайну своего сердца: она горячо увлеклась молодым графом Честером, героем, оказавшим громадные услуги государству. Скоро Честер явится к ней по ее вызову, и тогда она откроет ему свою любовь. Туалет кончен, Елизавета отпускает фрейлину, не замечая, как бледна и грустна девушка: фрейлина помолвлена с Честером, они давно уже любят друг друга, именно эта любовь вдохновила графа на подвиги! Следует монолог королевы о любви. Появление Честера. Елизавета начинает говорить о заслугах героя, переходит на свои чувства. Очень длинная сцена с нарастанием трагизма, которое разрешается бурей, когда королева прозревает истину. Тут одно из самых эффектных мест: королева разражается бурным монологом наедине, и в этом монологе переплетаются три ее сущности:
— Великолепно! — горячо воскликнул Бонапарт. — Вот что, друг мой, не надо терять время даром! Сейчас я напишу записку Тальма, ступай сейчас же к нему и… хватай свое счастье за рога!
С запиской Бонапарта в руках и с рукописью в кармане Ренэ Карьо вошел в кабинет к великому артисту. Тальма, переживавший как раз острейшие минуты хандры, мучившей его уже два месяца, встретил юношу хмуро и почти неприветливо.
Записка Бонапарта заставила его лицо просветлеть.
— Пьеса? — торопливо и радостно воскликнул он. — Давайте ее сюда скорее, друг мой! Если в ней есть хоть капелька смысла, то вы не могли попасть лучше! — Тальма лихорадочно схватил рукопись, но при первом взгляде на нее его взор снова омрачился. — В стихах! — недовольно протянул он. — Странное дело, господа авторы никак не могут отступить от заезженного трафарета! Если драматическое произведение — значит, оно должно непременно идти в принужденное ярмо рифмованной речи! Но зачем же так пренебрегать разговорной речью? Почему же действие, изображающее клочок жизни, не ведется на том языке, которым пользуются в жизни? — Тальма пожал плечами и хмуро перелистал рукопись. — В одном действии при такой длине! — еще недовольнее воскликнул он. — Да ведь, судя на глаз, тут хватит на час, на час с четвертью! А сколько действующих лиц? Трое! — с ужасом воскликнул он, заглядывая на вторую страницу. — Друг мой, вы, должно быть, никогда не бывали в театре и не слыхали ни одной пьесы! Да разве высидит публика час в театре, выслушивая бесконечные монологи, видя все одних и тех же персонажей? Вот не угодно ли! Монолог королевы Елизаветы, тянущийся целых семь страниц! Нет, друг мой…
Тальма машинально пробежал глазами несколько строк и сразу оборвал свою фразу, которой уже собирался положить печальный конец надеждам поэта. Затем он кинул взгляд на рукопись тут и там, потом раскрыл ее и начал читать с начала. Было видно, что уже первые строки сильно заинтересовали его. Положив голову на руки, Тальма читал, все быстрее переворачивая страницы.
Ренэ сидел, боясь шелохнуться. Вся жизнь сосредоточилась у него в этой минуте.
Наконец чтение кончилось. Тальма перевернул последнюю страницу рукописи, мечтательным взором окинул комнату, словно проснувшись от какого-то поэтического сна, встал и несколько раз прошелся по комнате. Вдруг он подошел к юноше и молча обнял его.
— Ваша пьеса прекрасна, друг мой! — заговорил наконец великий трагик. — В ней очень много недостатков, я их перечислил, но достоинства таковы, что о недостатках и думать не хочется! Да и то сказать, вы сумели даже недостатки превратить в достоинства! Ваш стих имеет все прелести живой разговорной речи, ваши длинные монологи идут с таким нарастанием драматического элемента, что их длинноты не чувствуются. Нет, ей-Богу, только большой талант мог создать такую вещь, и мы ее поставим… Правда, ваша пьеса требует колоссального напряжения от актера, бесконечно трудна для исполнения, но если ее играть как следует, то успех обеспечен!
Словно в чаду слушал Ренэ Карьо все эти хвалебные речи. Он молчал. Да и что мог он сказать, если то, что он чувствовал, выходило за всякую грань изобразительной способности человеческого слова?
Глава 6
Адель была очень изумлена, когда, встретив ее в театре на репетиции, в которой Гюс по-прежнему оставалась незанятой, Тальма отвел ее в сторону и сказал:
— Пожалуйста, Гюс, зайдите ко мне завтра часов в двенадцать. Я буду просить вас о большой услуге!