Аденауэр. Отец новой Германии
Шрифт:
Срок хрущевского ультиматума истекал 27 мая, однако советская делегация в Женеве как будто забыла об этой дате. Более того, непонятным образом Советы отвергли компромиссное предложение западных держав о готовности иметь дело с восточными немцами, рассматривая их как «агентов», а вернее сказать, представителей, или «заместителей», советских властей в Берлине. В качестве альтернативы советская сторона выдвинула идею создания общегерманского комитета, который должен был через год представить на рассмотрение четырех министров согласованную позицию но основным аспектам германской проблемы. Затем этот срок был увеличен до полутора лет. Однако в случае недостижения немцами такой согласованной единой точки зрения (что было, разумеется, самым вероятным вариантом) Хрущев оставлял за собой право заключить сепаратный мирный договор. Впрочем, насколько серьезно он сам рассматривал такую перспективу — это все еще вопрос спорный. Недавно введенная в научный оборот запись другой беседы советского лидера с Ульбрихтом, от 19 июня 1959 года, позволяет в этом усомниться. Там
Он уже строил планы на отпуск, но все карты ему спутал американский президент, предпринявший в августе обширное европейское турне. Сама по себе его цель — объяснить союзникам по НАТО мотивы неожиданного приглашения Хрущеву посетить США с официальным визитом — была, впрочем, вполне оправданной. Бонн не был включен в первоначальную программу этого турне. Макмиллан пригласил было Аденауэра прибыть в Лондон, где он и мог бы пообщаться с Эйзенхауэром, но Аденауэр счел это для себя неприемлемым. Ему пришлось обратиться к президенту США с личной просьбой — сделать краткую остановку в Бонне, хотя необходимость о чем-то просить союзника, очевидно, тоже воспринималась им как унижающая его достоинство. Сама но себе встреча носила чисто церемониальный характер; ни у того, ни у другого ее участника не было ничего особенного сказать друг другу. Речь с американской стороны шла исключительно о том, чтобы не обидеть старого друга. Это было главным мотивом тогдашнего появления Эйзенхауэра в Бонне. Впрочем, благодаря искусной режиссуре фон Эккардта визит можно было даже назвать успешным.
Со стороны Аденауэра уплаченной за визит ценой была отсрочка отъезда в Канденаббию. Лишь 28 августа он сумел добраться до миланского аэропорта Мальпенса. Однако он получил достойную компенсацию за поздний приезд: ему впервые удалось снять себе особняк с усадьбой, которые устраивали его на все сто процентов. Это место — вилла «Коллина» — стала постоянным местом его отдыха на всю оставшуюся жизнь, по сути, его вторым домом. Владельцы виллы — французская семья — бдоли счастливы, что их дом и участок облюбовало такое высокопоставленное лицо, и готовы были предоставить их в его полное распоряжение на любой срок в любое время года. Вилла располагалась — и располагается поныне — на одном из окружающих озеро Комо холмов; оттуда открывается прекрасный вид на окружающую местность. Сам дом, построенный в конце XIX века, достаточно велик, его даже вполне можно назвать дворцом. Для своего времени вилла считалась, видимо, весьма элегантным архитектурным ансамблем: тонкая вязь железных решеток на балконах верхних этажей, изящные арки первого этажа, через которые можно пройти в нижний парк, террасы, спускающиеся к мощной ограде — надежной защите от зевак и папарацци, все в стиле рококо (или под рококо), как это было модно тогда, когда усадьба застраивалась. Новой секретарше Аденауэра, госпоже Аннелизе Попинге, начавшей работать у него с 1958 года, дом, правда, не показался «комфортабельным». Но сам Аденауэр не был привычен к комфорту, если судить по его рендорфскому обиталищу.
Во всяком случае, его вполне устраивал парк-сад. Вокруг дома — пальмы, кедры и кипарисы. По стенам вились побеги вистерий и бугенвиллей. Разумеется, в изобилии клумбы с розовыми кустами. На укрытых от ветра площадках росли вишневые и лимонные деревья, яблони; весной все было в цвету, осень приносила богатый урожай плодов. Наконец, имелась большая площадка для «бочча» — там по вечерам Аденауэр соревновался в меткости со своими гостями.
В 1959 году Аденауэр провел на облюбованном им участке всего две недели. 12 сентября он уже был в Бонне. Сентябрь и октябрь не принесли особых забот. Союзники активно обсуждали между собой вопросы, относившиеся к планировавшейся на следующую весну конференции четырех великих держав на высшем уровне, однако для канцлера ФРГ места на этих форумах не находилось. 29 сентября де Голль выдвинул идею созыва предварительного саммита трех западных держав в декабре 1959 года, в котором, как он выразился, «на более поздней стадии мог бы принять участие Аденауэр». Короче говоря, в клубе «большой тройки» он был лишним.
В это время Аденауэру пришла в голову мысль несколько оживить практически замороженные отношения с Великобританией и лично с ее премьером. Была достигнута договоренность о его очередном визите в Лондон. Он был запланирован на ноябрь. 17 ноября западногерманская делегация — канцлер, министр иностранных дел Брентано, большая свита — прибыла в столицу Англии. Программа была довольно напряженная: достаточно сказать, что первая беседа с Макмилланом состоялась уже в день прибытия делегации. Премьер принял своего западногерманского коллегу в старом здании казначейства, где как хозяин старательно объяснял гостю, некогда проходили заседания кабинета министров, на которых в качестве председателя фигурировал сам монарх. Это было во времена королевы Анны, преемник которой, Георг I, был выходцем из Ганновера, говорил исключительно по-немецки и не желал учить английский. Об этом Макмиллан также подробно поведал
Аденауэру, рассчитывая, видимо, что того развлечет этот исторический экскурс
Вообще говоря, английская сторона тщательно подготовилась к этому визиту. Посольство в Бонне старалось собрать как можно больше информации о личных качествах и внутреннем мире Аденауэра и снабдить ею тех, кому предстояло вести с ним официальные переговоры. Представляет интерес, в частности, отчет одного из британских промышленников о встрече с министром аденауэровского кабинета Зигфридом Бальке, который, что несколько странно, сам попросил себя проинтервьюировать. На основе высказываний Бальке был составлен следующий психологический портрет нашего героя: «Аденауэр — очень плохой слушатель. Он принадлежит к старой школе государственных деятелей, для которых политика существует ради самой политики; она имеет в их глазах некую традиционную самодовлеющую самоценность, и именно поэтому он так обожает де Голля. Римский договор для него — это католический альянс, созданный для того, чтобы возродить империю Ка-ролингов в форме «третьей силы», оплота против коммунистов, с- одной стороны, и против иностранцев-еретиков,. с другой. Британцы, будучи протестантами, для него, безусловно, относятся к этой второй категории, и со времени визита премьер-министра в Москву он полон подозрений относительно нашей трапезы с дьяволом вне зависимости от того, насколько длинной ложкой мы при этом пользуемся». Эта характеристика, разумеется, несколько одностороння, в ней явно преувеличена склонность Аденауэра к мышлению в духе «третьей силы» — он был твердым сторонником НАТО, однако она отражает широко распространенное. в свое время мнение.
Возвращаясь к лондонскому визиту федерального канцлера, можно отметить, что он прошел в целом неплохо. На Макмиллана должное впечатление произвела жизненная энергия его 83-летнего собеседника, буквально брызжущая через край. Все разговоры о старческой немощи и слабоумии оказались ерундой. Макмиллан решил откровенно высказать бундесканцлеру свои претензии за его уколы но адресу английской политики. В своем дневнике премьер отметил, что Аденауэр, «как казалось, был удивлен и рассержен, однако Брентано и его люди получили явное удовольствие от моей прямоты». На следующий день переговоры были продолжены и вроде бы шли вполне удовлетворительно, но запись в дневнике Макмиллана о поведении аденауэровских подчиненных носит уже иной характер: «Главная проблема состоит в. том, что они все боятся его как огня».
Визит залечил кое-какие старые раны, но англо-западногерманские отношения так и не достигли уровня той сердечности, какая была свойственна им до' 1958 года. Вскоре открылись новые раны, причем в отношениях ФРГ не только с Великобританией, но и с двумя другими западными державами — США и Францией. 19 декабря начал работу созванный но инициативе де Голля «западный саммит» — без Аденауэра. В повестке дня этой встречи была выработка общей позиции на предстоящей конференции в верхах с Хрущевым, предполагалось определить и дату ее проведения. Поскольку главным пунктом повестки дня был германский, Аденауэр имел все основания быть обиженным, что его не допустили к участию в соответствующих дискуссиях. Дело, однако, было в том, что де Голль и Макмиллан хотели обсудить с американским президентом более широкий круг вопросов, нежели только германский; де Голль, в частности, отнюдь не оставил своего плана создания «трехстороннего директората» в НАТО; ФРГ в данном случае была на положении третьего лишнего.
Аденауэра пригласили в Париж, только чтобы проинформировать его о результатах тройственного саммита. От де Голля он узнал, что форум прошел «очень хорошо» и что совещание четырех держав на высшем уровне намечено на май 1960 года. Аденауэр пытался убедить представителей
трех западных держав не идти ни на какие изменения сложившегося статуса Берлина, то есть фактически вернуться к позиции, которую они занимали до Женевского совещания министров иностранных дел. Между тем американцы после смерти Даллеса как раз стали проявлять интерес к различным планам и сценариям нового будущего для Берлина. Самому Эйзенхауэру уже до смерти надоели скучнейшие лекции Аденауэра насчет угроз, исходящих от «атеистического коммунизма». Тот же Макмиллан, записывая свои впечатления о встрече трех западных лидеров с Аденауэром, состоявшейся в тот же день, 19 декабря 1959 года, отметил: «Президент был очень тверд и даже грубоват. Его, что называется, «достали». Получив слегка по шапке, немецкий канцлер смешался и больше не брал слова». Словом, Аденауэру дали понять, кто есть кто и что он не принадлежит к клубу избранных.
1959 год, таким образом, заканчивался для Аденауэра на слегка меланхолической ноте. Ко всем неприятностям добавился взрыв неонацистских проявлений в Западной Германии. Накануне Рождества двое молодых парней, ученик пекаря Арнольд Штрунк и конторский служащий Пауль Шенен, изукрасили свастиками только что построенную синагогу в Кёльне и памятник участникам антигитлеровского движения Сопротивления. Подобные же инциденты были зафиксированы и в других городах ФРГ. Контрразведка заподозрила за ними руку спецслужб ГДР, которые-де таким образом хотели скомпрометировать западногерманское государство, представив его в виде «заповедника для нацистов». Как бы то ни было, в Европе и США поднялась волна возмущения по поводу этих расистских акций. Аденауэр выступил со специальным радиообращением к нации, где, между прочим, выразил мнение, что лучшим методом наказания виновников случившегося была бы хорошая порка. Теперь уже пресса обрушилась на него за игнорирование юридических норм и призыв к физическому насилию. В общем, Аденауэр встретил Рождество и