Аденауэр. Отец новой Германии
Шрифт:
Иоганн-Конрад очень хотел, чтобы его дети получили хорошее образование и с ним те предпосылки для успешной карьеры, которых был лишен он сам. Он скопидомствовал, это верно, но ради того, чтобы дать детям возможность учиться. Помимо денег, важно было, чтобы его дети с самого начала смогли выделиться среди одноклассников своими знаниями, поэтому отец сам занимался с ними с пятилетнего возраста чтением, письмом и счетом.
Обстоятельства знакомства Иоганна-Конрада со своей будущей женой и матерью его детей, Еленой, покрыты завесой тайны. Скорее всего это случилось в 1864 году, когда его полк стоял в Кёльне. Ему тогда был тридцать один год, ей — пятнадцать. Предложение он сделал спустя семь лет, после франко-прусской войны и окончательного увольнения из армии. Судя по всему,
И
тот мог бы успешно продолжить свою военную карьеру, если-бы не женился на бедной девушке. В его авторизованной биографии, вышедшей в 1955 году, содержится целый рассказ на тему о том, что офицеры в кайзеровской армии должны были выбирать жен с солидным приданым, а поскольку «лейтенант Аденауэр не получил бы разрешения вступить в брак с бесприданницей», именно поэтому ему и пришлось подать в отставку. Хотя Аденауэр сослался на то, что слышал эту историю от матери, скорее всего речь идет о сознательном приукрашивании сыном образа отца — показательный пример того, как свободно мемуарист может обходиться с истиной. На деле, как мы помним, обстоятельства увольнения Аденауэра-старшего из армии выглядели совсем не так.
Брак Иоганна-Конрада Аденауэра и Елены Шарфен-берг не был мезальянсом ни для одной из сторон, но он не был и образцом семейной гармонии. Елене было двадцать два года, кроме родительского дома, она в жизни ничего не видела. Иоганн-Конрад был намного старше (ему было тридцать восемь лет), и жизнь его к тому времени уже здорово потрепала. Елена не была красавицей, у нее было простое лицо саксонской крестьянки — крупные черты, широкий, слегка приплюснутый нос, — но ее красили хорошая улыбка и веселый, жизнерадостный нрав. «Она всегда пела, когда что-то делала но дому», — вспоминал Аденауэр. Наверняка ей было нелегко с суровым и педантичным мужем.
Семья, как уже говорилось, снимала дом на Балдуин-штрассе. По сути, это была даже не улица, а узенький переулок в центральной части Кёльна. Под окнами было всегда шумно и грязно не только от многочисленных прохожих, но и от мусора, который жильцы, не задумываясь, выбрасывали из окон. Дом Аденауэров был трехэтажный, на улицу выходили три окна. Комнатушки маленькие — «девять-десять квадратных метров». Единственным преимуществом был маленький дворик за домом. Там росло дерево, два виноградных куста, было несколько овощных грядок и немного травы, на которой расстилали простыни для просушки. При некотором воображении это можно было принять за газон. Маленькому Конраду было выделено две грядки — одна для цветов, другая для редиски. «Первые уроки я получил от земли», — писал позднее Аденауэр.
По тогдашним масштабам дом был достаточно просторный, однако семья жила очень скученно: весь верхний этаж и большая часть второго сдавались квартирантам. В результате маленькие дети оставались в спальне родителей, а старшим приходилось даже спать в одной кровати. Елена еще и подрабатывала шитьем. За детьми не всегда удавалось уследить, старшие порой обижали младших, те оглашали дом ревом, словом, дым стоял коромыслом.
Но вернемся к январским дням 1876 года. Через три недели после рождения Конрада крестили. С обрядом несколько задержались. Почему — трудно сказать. Может быть, раньше не смогли оповестить родственников, может быть, были сложности с выбором крестных родителей. Имени крестной матери не сохранилось, что касается крестного отца, то известно, что его звали Конрад Тонгер и что это был один из квартирантов, холостяк, сколотивший, по слухам, кое-какое состояние перепродажей старых вещей. Он подарил крестнику золотые часы и завещал все свое имущество его родителям на воспитание детей. Он умер, когда Конраду было всего три года. Тридцать тысяч марок, оставшиеся после него, быстро испарились: отец Аденауэра, как это часто бывает со скуповатыми людьми, не сумел правильно
Крещение состоялось в четверг 25 января 1876 года в ближайшей церкви Святого Маврикия. Здание церкви было недавней постройки; оно было воздвигнуто архитектором Винцентом Штатцем на месте старой (и более привлекательной по внешнему виду) церкви романского стиля, снесенной в 1859 году. Особой эстетической ценности новая церковь не представляла, и, сравнительно благополучно пережив бомбежки Второй мировой войны, была, в свою очередь, в 50-е годы снесена, уступив место более модернистскому творению (одной из ее нынешних достопримечательностей является бронзовый колокол — подарок от канцлера Аденауэра, сделанный в 1959 году).
После церковной церемонии родители не устроили, никакого домашнего угощения: очевидно, не хватало средств. Прокормить три рта (Конрада и его старших братьев, Августа и Ганса) было не так-то легко. В один из предрождественских месяцев дети согласились обойтись несколько выходных дней без мяса, чтобы на сэкономленные деньги родители могли купить елку и свечи. Младшие, естественно, донашивали одежду старших. Конрад Аденауэр припомнил однажды, как в пять лет начал зарабатывать деньги, вытаскивая булавки из сшитых матерью вещей: «Я получал один пфенниг за каждый фартук или юбку». Лишь изредка рабочий ритм в семье прерывался: летом, обычно в пору сенокоса, они выезжали в Мессдорф, под Бонном, где старый приятель Иоганна-Конрада содержал что-то вроде постоялого двора.
Словом, жизнь была нелегкая, хотя, надо сказать, такие обычные для того времени беды, как голод, болезни, младенческая смерть, в общем, до поры до времени обходили семью Аденауэров стороной. Все три сына росли относительно здоровыми; с четвертым ребенком, родившимся весной 1879 года — девочкой, названной Эмилией -Еленой-Марией-Луизой (обычно ее звали просто Лили) — тоже все обстояло благополучно. Только пятый ребенок — это была тоже девочка, родившаяся в 1882 году и названная Элизабет, — принес семье тяжелое испытание. В четырехмесячном возрасте малышку постиг серьезный недуг. Вызвали доктора — само по себе нечто экстраординарное для семьи Аденауэров. Приговор звучал неутешительно: у девочки менингит, и она вряд ли выкарабкается, более того, даже если она понравится, то скорее всего останется умственно неполноценной.
Конрад, который наверняка вместе с братьями подслушивал за дверью, вспоминает, что, когда отец вернулся в дом, проводив доктора, «лицо его было бледным как смерть». Семья, как обычно, собралась для вечерней трапезы, была прочитана обычная молитва; под конец ужина Иоганн-Конрад призвал всех помолиться еще «за нашу маленькую Элизабет». Все опустились на колени. Отец начал: «Боже милостивый, возьми же к себе этого младенца. Избавь его от жестокой участи — жить в земном мире лишенным разума человеческого. Яви, Господи, милость свою!» Дети повторяли за ним, не особенно вдумываясь в смысл его слов, и только Елена вдруг поняла, за что молится ее супруг: не за здравие, а за упокой их еще живой дочери. Для матери это было слишком — она разразилась рыданиями, выбежала из комнаты, заперлась в спальне и проплакала там всю ночь и весь следующий день. Еще через день девочка умерла. Елена отказалась идти на кладбище и вообще как будто окаменела.
Можно только догадываться, как эта трагедия повлияла на отношения между супругами. Детей, во всяком случае, больше не было. Дело было даже не в смерти ребенка; наверняка не меньшей травмой для женщины был тот бесчеловечный рационализм мужа, который он пытался навязать и ей. Что касается ее третьего сына, будущего великого политика, то, но его собственному признанию, реакция матери оказалась для него совершенно непонятной. Пожалуй, единственное, что он тогда усвоил, — это значение слов «да исполнится воля Твоя» из «Отче наш». Урок полезный, но недостаточный, чтобы проникнуться переживаниями женщины и посочувствовать им. Семья вскоре переехала: очевидно, слишком многое в старом доме напоминало о несчастье; Конрад был недоволен: он лишился своих грядок.