Адмирал Ее Величества России
Шрифт:
Нахимов был всюду и везде, своим примером воодушевлял, помогал словом и делом, и результатом общих усилий было то грандиозное явление, что когда 5-го октября неприятель с рассветом открыл свое первое бомбардирование с сухого пути, а в полдень с моря, то мы совершенно были готовы его встретить. Сухопутные батареи его в два часа должны были замолчать, а соединенный англо-французско-турецкий флот, выбросив 150 000 [152] снарядов, отошел поврежденный, без всяких результатов.
152
Здесь
Но день этот незабвенен великою потерею для России – она потеряла Корнилова, который, по всей справедливости, был душою и главным двигателем обороны! В последний раз эти два соперника славы, закаленные любовью к Отчизне и безграничною преданностью долгу, увиделись на 5-м бастионе, где долго следили за действием артиллерии; тут они расстались, чтобы более уже не встретиться. Узнав о смерти Корнилова, я поехал вечером поклониться его праху и взошел в зал, где он лежал, именно в ту минуту, когда Нахимов стоял у гроба и целовал прах, оплакивая, как Колингвуд своего Нельсона, несмотря на успех целого дня.
Выдержав с таким успехом первый день огня, мы начали считать себя непобедимыми и спокойно ожидали Инкерманского сражения. Результат его, при всей неудаче, был тот, что огонь заметно стал слабеть, а мы, укрепляясь всю зиму, с весною начали подвигаться вперед тремя редутами: Волынским, Селенгинским и Камчатским.
Труды адмирала были неусыпны и неимоверны: он каждый день в качестве помощника начальника гарнизона объезжает два раза всю линию, осматривает госпитали, перевязочные пункты, воодушевляет и поощряет словом и делом…
25 мая [1855 г.] неприятель открыл третье усиленное бомбардирование и 26 вечером штурмовал с успехом Волынский, Селенгинокий и Камчатский редуты. 27 мая был военный совет в квартире Нахимова, где решено было оставить их во власти неприятеля. Убыль людей становилась все более и более, но вместе с тем дух русского воинства закалялся, как сталь. Нахимов своим словом и примером, своим бдительным вниманием к стоявшим на бастионах и душевным, теплым участием к страждущим раненым был каким-то ангелом-утешителем.
Ободренный успехом на сказанных редутах, неприятель, после четвертого усиленного бомбардирования, открытого им 5-го июня, с рассветом 6 числа пошел на штурм 3-го и 4-го отделений оборонительной линии, но был повсеместно блистательно отбит и потерпел сильный, значительный урон…
Рядовой пехотного графа Дибича-Забалканского полка (к сожалению, имя его неизвестно) во время штурма, 6 июня, лежал на земле, близ Малахова кургана, в предсмертных муках. «Ваше благородие, – вскричал он проезжающему ординарцу начальника гарнизона, скакавшему с Малахова кургана в город, – а, ваше благородие!» Офицер, посланный с важным приказанием, не останавливался. «Постойте, ваше благородие, я не помощи хочу просить, а важное дело есть…»
Офицер возвратился к нему, и в то же время подошел к нему моряк. «Что нужно, любезный, говори скорее?» – «Скажите, ваше благородие, адмирал Нахимов не убит?» – «Нет». – «Ну, слава Богу… Я могу теперь умереть спокойно». Солдат перекрестился,
Адмирал Нахимов, одаренный счастливыми способностями ума и воспитанный в молодости в суровой школе могучего наставника, скоро изучил знание и искусство моряка и пламенно на всю жизнь привязался к своей профессии. Воодушевленный безграничной любовью к Родине и священным исполнением своего долга, он закалил свою волю на это высокое призвание и тем получил ту нравственную силу на все окружающее, которая составляет его высшую заслугу Отечеству.
Он вполне сознавал свое сильное влияние и слепую преданность к нему сослуживцев, от адмирала до матроса, и, особенно искусно и прозорливо пользуясь ими, вел их к благотворной цели. Это был глубокий знаток человеческого сердца, мудрец, вполне постигший дух народа, великодушный начальник, великий гражданин, герой без страха и укоризны, славный адмирал, украсивший русский флот, озаривший русский флаг и стяжавший себе народное имя…
А. А. Керсновский. Восточная война
Политика Священного союза, столь неудачно и с таким упорством проводившаяся петербургским кабинетом, привела к тому, что «европейского жандарма» возненавидел весь мир – и притом не только либеральные государства, как Франция и Англия, но и реакционные Пруссия и Австрия. Пруссия тяготилась постоянными вмешательствами непрошеного русского ментора в ее внутренние дела. Правительство же спасенной Паскевичем и Ридигером Австрии искусно отвело на «казаков» все раздражение разноплеменных своих народных масс.
В такой, чрезвычайно неблагоприятно сложившейся для России, обстановке открылся весной 1853 года конфликт с Турцией по поводу чинимых турками в Святой Земле обид и притеснений православному духовенству. Конфликт этот принял сразу чрезвычайно острые формы. Чувствуя за собой поддержку Европы, оказавшейся, как всегда, на стороне башибузуков против ненавистных «казаков», Порта сразу же заговорила таким тоном, к которому Россия тех времен совершенно не привыкла. Требования российского посла в Турции князя Меншикова были отвергнуты Диваном, занявшим совершенно непримиримую позицию.
Злая воля Турции была очевидна. Император Николай Павлович решил сломить эту злую волю внезапным занятием Константинополя десантом с кораблей. В десант этот предположено было назначить 16 000 пехоты, 2 сотни казаков и 32 орудия.
Блестящее состояние Черноморского флота, воспитанного Лазаревым и предводимого Нахимовым, безусловно, допускало эту смелую операцию, однако против нее восстали дипломаты школы Нессельроде, робкие натуры, которых пугал ее размах и решительность (подобно тому как шестьдесят лет спустя – в 1914 году – отважное предложение адмирала Эбергардта испугает Сазонова). Рутинеры военного дела, скептически относившиеся к десантным операциям, поддержали дипломатию и настояли на отмене этого десанта. Мерам предпочли полумеры…