Адмирал Канарис
Шрифт:
Гиммлеровские палачи выгоняли здесь ежедневно десятки тысяч рабочих-рабов из разных стран в лес и на каменоломню, и зимний лес отзывался эхом от брани охранников и стонов заключенных. В бараках Флоссенбюрга, построенных на 1600 узников, за последние военные годы было поселено около 6000. Здесь были такие же условия, как и в других лагерях, получивших во всем мире дурную славу — в Бухенвальде, Заксенхаузене, Дахау. Как и в других концентрационных лагерях, во Флоссенбюрге имелось одно массивное строение из кирпича, с массивным фундаментом, состоящее из камер для одиночного заключения — в противоположность деревянным баракам. Это строение на языке лагеря называлось «бункер». В «нормальные» времена, если вообще слово «нормальный» можно применить к заведению такого типа, примерно сорок одиночных камер бункера были предназначены для того, чтобы помещать туда заключенных, на которых были наложены дисциплинарные наказания, такие как одиночное заключение или наказание голодом. Теперь они предназначались для особых узников, так называемых «выдающихся деятелей»,
В номере 21 бункера сидел в начале февраля подполковник генерального штаба королевства Дания Лундинг. Он служил начальником военной разведки Дании до тех пор, пока в 1942 г. генеральный штаб его родины не был распущен по приказу Гитлера. Очевидно, для нацистов это обстоятельство давало достаточный повод, чтобы засадить его за решетку. После целого ряда других застенков он примерно на восемь месяцев раньше попал во Флоссенбюрг, где время от времени занимался тем, что штопал пуловеры. Одиночное заключение для человека с живым умом и привыкшего к интенсивной деятельности — это пытка, и в такой ситуации человек старается всеми возможными средствами внести какую-то перемену в монотонность однообразных дней.
Уже вскоре после того, как Лундинг попал в камеру 21, он обнаружил, что она имеет большие преимущества. По-видимому, древесина, из которой была сделана дверь в коридор, в момент постройки дома была еще слишком свежей. Она высохла, так что в ней появилась щель. Через эту щель можно было, приложив лицо вплотную к двери, смотреть в коридор и дальше: через окно на другой стороне коридора во двор лагеря и наблюдать за всем, что там происходило. С того момента, как Лундинг открыл эту возможность вести наблюдение, ему больше не нужно было жаловаться на скуку. Тем более, что дверь в комнату, где размещалась канцелярия лагеря, находилась всего в семи или восьми метрах от двери камеры и поэтому коридор в этой части бункера большую часть дня был довольно оживленным. А так как почти все здание было звукопроницаемым, его слух со временем обострился, и заключенный под номером 21 слышал часто такое, что не было для него предназначено.
Большинство из того, что видел наблюдавший в щель двери, было, однако, печальным, даже потрясающим и лишь вновь и вновь давало повод для безумного ожесточения против тех, кто был повинен в этом насилии и истязании тысяч и десятков тысяч людей. Расположение его камеры и возможность вести наблюдение, которое в данной ситуации диктовалось внутренней необходимостью, позволило Лундингу за десять месяцев, которые он провел во Флоссенбюрге, стать свидетелем от 700 до 900 казней. Потому что путь от канцелярии, где у узника, идущего на казнь, забирали последнее имущество, к месту казни проходил мимо окна, которое находилось как раз напротив наблюдательного поста Лундинга. Всего лишь в двадцати метрах от него возвышался на лагерном дворе навес, в стену которого были вделаны шесть колец, через которые были пропущены веревки, предназначенные для казни осужденных; рядом — пулеуловитель в виде большой свинцовой пластины размером в один квадратный метр; перед ней должны были опускаться на колени те, кого «ликвидировали» выстрелом в затылок — методика, перенятая у ОГПУ. Во время ежедневных получасовых прогулок по лагерному двору Лундинг имел возможность рассмотреть это место казни, а необходимые объяснения давал ему ротенфюрер СС, ответственный за камеру № 21, с которым офицер из Дании благодаря маленьким подаркам с целью подкупа (это было то, что оставалось от передач для него после обычного разграбления в канцелярии) постепенно дошел до разговоров. Какой бы низкой моралью ни обладал этот охранник, все же инстинкт самосохранения велел Лундингу установить с ним что-то вроде дружеских отношений. Кроме того, он был не таким злым, как его начальники, шарфюреры Вольф и Вейе, которые не упускали возможности, чтобы помучить беспомощных перед ними обитателей бункера, обругать их нецензурными словами и ограбить. Одновременно они играли главную роль в проведении многочисленных казней.
В первой трети февраля во Флоссенбюрг прибыла новая партия «знаменитостей». Охранник сообщил Лундингу, что у него появился интересный сосед по камере. Разумеется, он говорил о новом узнике из камеры № 22 с выражением глубокого отвращения. Это один из самых страшных предателей фюрера и отечества, а именно адмирал Канарис. Услышав это имя, Лундинг насторожился. Как бывший начальник военной разведки Дании он, конечно, довольно хорошо был осведомлен о бывшем начальнике немецкой разведки. С Канарисом он никогда не встречался. Во время его нескольких визитов в Копенгаген в первые годы войны естественное чувство такта не позволило начальнику
У нас есть свидетельство Лундинга, что Канарис к моменту поступления во Флоссенбюрг совершенно не был сломлен физически и духовно. Он был бледен, но не чрезмерно; у него не был вид истощенного или сильно похудевшего человека; его походка была и оставалась еще длительное время гибкой, а движения быстрыми и точными. На нем была не одежда заключенного, а его обычный серый гражданский костюм, на который он надевал также серое пальто из твида; каждый раз, когда он покидал камеру, даже если ему нужно было идти на допрос в комнату, расположенную в том же коридоре, он постоянно надевал это пальто. Те, кто знал Канариса, говорили, что это было типично для него. Лундинг также замечает, что у Канариса всегда была холеная внешность. Он постоянно носил рубашку с белым воротничком и галстук. Постоянно до того самого дня, когда его допрашивали в последний раз. Тогда не было галстука. Правда, на одно оскорбление по отношению к своему ненавистному противнику гестапо решилось: днем и ночью Канарис должен был находиться в камере в наручниках и кандалах. Его сосед отчетливо слышал, как цепи тянулись по полу, когда Канарис ходил по камере. Только за пределами камеры, во время прогулки и на допросах, он мог их снимать.
Через общего охранника Лундинг узнал, что его соседу, как и ему самому, был положен особый уход, то есть еда, которую готовили на кухне для охранников и которая была приготовлена более качественно и более сносно. Через охранника была также установлена первая связь между камерами 21 и 22. Лундинг доверил ему передать письмо Канарису, в котором он назвал себя и предложил ему свой опыт, приобретенный в этом лагере. Таким же путем он получил ответ, характерный для большинства писем, которые Канарис писал в годы своего пребывания на посту начальника разведки; он был рассчитан на то, что его могли прочесть враги, то есть гестапо. В своем ответе Канарис подтвердил получение письма и заверил Линдинга, что его арест, очевидно, является следствием заблуждения и непонимания, так как он не совершал преступлений, которые ему вменяются в вину, а лишь выполнял свой долг. Такая осторожность понятна и оправдана по отношению к незнакомому человеку, тем более принимая во внимание курьера, через которого было передано послание. Однако с помощью переписки связь между обоими соседями по камере была установлена.
Теперь Лундинг попытался поговорить с помощью выстукивания по стене. Первые попытки не принесли успеха; Канарис уже не помнил азбуку Морзе, которой пользовался Лундинг за неимением других возможностей переговариваться. Лишь несколько дней спустя счастливое совпадение дало им возможность переговариваться с помощью другого шифра. Они повстречались в передней перед канцелярией, когда Лундинг возвращался со своей прогулки по двору, в то время как Канарис ждал, когда его вызовут на допрос. В коротких фразах они договорились использовать систему перестукивания, принятую в тюрьмах, по которой алфавит делится на пять групп по пять букв в каждой. Если опустить букву Y, то как раз получаются такие пять групп. При простукивании для каждой буквы сначала выстукивается номер группы, затем ее место в этой группе. Таким образом имя Канарис при перестукивании будет выглядеть так:
В тот же вечер началась беседа через стену, которая в последующие недели не прерывалась. Сначала все шло медленно и с остановками, потому что Канарис только постепенно осваивался с алфавитом перестукивания; но со временем оба соседа смогли переговариваться очень живо. То обстоятельство, что Лундинг очень хорошо владел немецким языком, облегчило им обмен мнениями, в ходе которых датчанин смог установить, что Канарис знал о его деле и его судьбе.
Из этих «бесед», которые велись большей частью ночью, Лундинг получил впечатление, что Канарис по крайней мере в первые недели своего заключения во Флоссенбюрге не утратил надежды вырваться из ловушки, в которую его поймало гестапо. Снова и снова он подчеркивал, что у гестапо нет решающих доказательств против него. Конечно, Канарис знал, что быстро приближался конец господства национал-социалистов. Как бы гестапо ни старалось держать узников в неведении относительно событий, происходивших в мире, для людей с таким опытом, как у Канариса или Лундинга, было нетрудно судить о происходящем уже по поведению их тюремщиков. Поэтому Канарис, очевидно, надеялся затянуть допросы до тех пор, пока окончательное крушение режима не откроет двери тюрьмы.