Адмирал Колчак: Диктатор поневоле
Шрифт:
Обратным манером поднимают второй катер. Теперь самое время подавать к трапу капитанский вельбот.
– На первый вельбот! Вельбот к правому трапу! – командует Колчак. – Рассыльный, доложи старшему офицеру и командиру, что вельбот у трапа!
Запыхавшийся матрос бойко сообщает:
– Доложил, вашблародь, командир сейчас выходят!
– Четверо фалрепных на правую!
Первым появляется старший офицер. Он выходит на верхнюю площадку трапа взглянуть на гребцов. Дело серьезное – к адмиральскому кораблю идти. Там уж всё на
– Фуражки поправить!.. Грести враз. Наваливаться как один. Ты уж присмотри, Фролов! – говорит он загорелому квартирмейстеру, сидящему загребным.
– Не сумлевайтесь, вашсокродь, в чистом виде!
Колчак слегка уязвлен тем, что староф, как бы не доверяя ему, сам изучает гребцов и вельбот. Но с адмиралом шутки плохи. Командир и тот идет к нему на инструктаж с поджатым хвостом, и это не скрыть никакими молодецкими покриками.
Едва в дверях рубки возникает грузная фигура командира крейсера, как вахтенный начальник гаркает, что есть мочи:
– Смирно! Свистать фалрепных!
Командир после контузии турецкой гранатой глуховат и всегда недоволен, что «командуют шепотом». Мичман Колчак, взяв под козырек, становится в затылок старшему офицеру, пожирая глазами, как положено, приближающегося командира. Как бы хотелось видеть в нем бравого морского волка. Но… Мичман Колчак обещает себе, что у него ни в какие лета не будет такого отвислого живота, такой свалявшейся бороды, хоть и подбритой по щекам по случаю визита на адмиральский корабль.
Это всем известный храбрец боев на Дунае тогдашний лейтенант, а ныне капитан 1-го ранга Ш*. По корабельному прозвищу Шабля. Ко всем прочим физическим недостаткам Шабля отчаянно шепелявит, но самое печальное то, что он не умеет держать себя с офицерами, то сбиваясь на явное амикошонство, то самодурно вмешиваясь в ход простейших событий. Сегодня Шабля встал в проникновенном расположении духа, поскольку пребывал в полной неизвестности причин адмиральского вызова. Всякий раз ему мнится, что флагман вот-вот объявит приказ о его увольнении в запас, ибо он давно уже выслужил все мыслимые для его чина сроки.
– Не беспокойтесь, господа! – бросает он грустную и ласковую улыбку встречающим его офицерам. – Я сам… Я сам…
Вельбот ощутимо проседает под его тяжестью. Шабля снимает парадную треуголку и осеняет себя крестным знамением.
– С Богом! – командует он.
Первый же взмах шести длинных весел выносит вельбот на добрую сажень от трапа, затем вторую, третью… И р-раз, и два… Остроносое суденышко набирает скорость под дружные удары отборных гребцов-молодцов – гордости старшего офицера. Мичман Колчак, заглядевшись на красивую греблю, быстро спохватывается:
– Горнист! Захождение!
Печально-певучий медный глас величаво плывет над рейдом, будто крейсер прощается со своим повелителем.
После того как гребцы зашабашили веслами у борта адмиральского броненосца, жизнь на крейсере снова вернулась в рабочую колею. Вахтенный офицер
– Матвиенко! – крикнул Колчак старшине шлюпки. – Набери песочка мелкого – сам знаешь, для чего.
Матвиенко знал – для командирского кота, чтоб он утоп, прохвост гадливый! Сколько ж из-за него, подлеца, палубу перелопачивать приходилось. Шабля не прощал и малейшего пятнышка на палубе. В несвежей сорочке мог выйти на люди, но палуба на «Рюрике» всегда отливала ровной матовой поверхностью в цвет яичного желтка.
– Ваше благородие, разрешите обратиться? – За спиной мичмана стоял с поднятой к уху ладонью баталер Прошин.
– Обращайся, – весело откликнулся Колчак.
– Так что насчет провизии, дозвольте спросить. Будет ли шестерка на берег?
Мичман чуть не хлопнул себя по лбу. Боже, какой верблюд! Про песочек для кота вспомнил, а про провизию… Ведь старшой просил непременно пораньше, а сейчас уже – страшно на часы глянуть – одиннадцатый час!
Вполголоса – вахтенному:
– Свистать на шестерку, артельщиков и буфетчиков наверх – к левому трапу.
Авось, староф не заметит. Но вахтенный унтер-офицер после посвиста дудки, как нарочно, заорал с дурацким рвением:
– Ар-р-ртельщики, буфетчики, ходи к левому тр-р-рапу!
«Ну, что ж ты так орешь?!» – поморщился мичман. Но было уже поздно. Старший офицер быстро зашагал к нему.
– Александр Васильевич, что это значит? Ты только сейчас посылаешь шестерку?
– Виноват, Николай Александрович! Упустил из виду…
– Упускают бабы белье в проруби!.. – Острая бородка старшего офицера задрожала от негодования. Он резко перешел на «вы»:
– Не так уж много я вам поручал, чтобы забывать элементарные вещи! Это не прихоть и не каприз: сейчас они попадут в обеденный перерыв и будут шляться по городу. А потом пойдут толки, что у меня распущены люди. Понимаете, не у вас, и не у командира, а у меня, старшего офицера?!
От дальнейшего разноса Колчака спасает возглас сигнальщика:
– Вашесокродь, командир отвалили от адмиралиа!
Надо немедленно отзываться, надо править службу, как бы не снедал его гневным взглядом староф.
– Горнист – наверх! – горестным голосом командует мичман. – Четверо фалрепных – на правую!
Хорошо Матисену, его вахта проходит под сенью ночи. Можно даже закурить в рубке, пряча огонек папиросы. А тут все утро в режиме чеховской Каштанки.
Вельбот несется, красиво рассекая волну. Белые усы под форштевнем взметаются вместе с шестью белыми всплесками ударяющих в воду весел. Гребцы откидывались почти навзничь, и в этот же момент вспыхивало облако брызг над разбитым гребнем. И-эх! Навались! И снова – назад вровень с бортом. Играет с ветром синекрестный флаг. Во всем мире нет красивее гребли, чем на русских капитанских вельботах. Школа!