Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

Кручинин Андрей Сергеевич

Так произошло и с вопросом о власти Верховного Правителя России. Выше мы уже видели, насколько спорным оказывается даже термин «переворот» применительно к событиям 18 ноября 1918 года, хотя его охотно подхватывали как друзья, так и враги адмирала Колчака: первые – подчеркивая волевое начало, внесенное в беспокойную атмосферу Омска и безусловно способствовавшее дальнейшей борьбе; вторые – педалируя тему «произвола военщины», который, разрушая «народоправство», якобы лишал эту борьбу единственно необходимого демократического основания. Сегодня же, говоря о приходе к власти Александра Васильевича, «переворот» (за которым и вправду всегда стоит что-то от авантюры, произвола, противозаконности) то и дело заменяют версией о сверхлегитимности режима Верховного Правителя… что, впрочем, требует не менее внимательного рассмотрения.

Версия эта апеллирует

к… Основным Государственным Законам Российской Империи 1906 года, «в соответствии» с которыми якобы и состоялось назначение адмирала. Действительно, в Основных Законах имеется терминологическое совпадение (впрочем, не полное) в виде титула «Правителя», однако смысл соответствующего государственного поста и порядок его занятия, естественно, не имеют ничего общего с тем, что произошло в Омске 18 ноября. Достаточно просто обратиться к тексту соответствующих статей (42-я – 45-я) третьей главы Законов, регламентирующей порядок управления страной в том случае, если лицо, которое унаследовало Императорскую власть, еще не достигло совершеннолетия.

«Назначение Правителя и Опекуна (над несовершеннолетним Императором. – А.К.), как в одном лице совокупно, так и в двух лицах раздельно, зависит от воли и усмотрения царствующего Императора, которому, для лучшей безопасности, следует учинить выбор сей на случай Его кончины», – гласил закон. – «Когда при жизни Императора такового назначения не последовало, то, по кончине Его, правительство государства и опека над лицем Императора в малолетстве принадлежат отцу или матери»; «когда нет отца и матери, то правительство и опека принадлежат ближнему к наследию престола из совершеннолетних обоего пола родственников малолетного Императора». Во всем этом, как видно, нет ничего общего с генезисом власти Верховного Правителя России, и не стоит пытаться оказывать адмиралу Колчаку услугу искусственным «возведением» его чуть ли не к подножию Царского трона.

При рассмотрении данного вопроса немаловажны также субъективные намерения и побуждения тех, кто принимал решение об облечении адмирала властью Верховного Правителя; заподозрить же в монархизме (ибо следование букве Основных Законов явно обозначало бы реставраторские тенденции) омский кабинет и остатки распавшейся Директории – в подавляющем большинстве левых конституционных демократов, правых или «мартовских» (то есть определивших свою политическую позицию после Февральского переворота) социалистов и неустойчивых либералов – никак невозможно. С этой точки зрения проблема правопреемства власти представляет дополнительный интерес, поскольку наследие Директории, как и ее собственные правовые основания, выглядит более чем сомнительным.

Развитие «российской революции» в 1917 году до большевицкого переворота 25 октября проходило, как мы помним, через следующие этапы: отречение Императора Николая II; отсрочка Великим Князем Михаилом Александровичем решения о принятии или непринятии власти до всенародного волеизъявления; государственный переворот, осуществленный 1 сентября 1917 года Керенским, – провозглашение России республикой, – причем последний акт узурпировал права предстоявшего Учредительного Собрания, которое теперь становилось нелегитимным. «Конституция» Уфимской Директории, однако, подчеркивала верховенство «Учредилки» образца 5 января 1918 года, декларируя подчиненность ей Временного Всероссийского Правительства. Очевидно, Директория официально наследовала беззаконию, и беззаконие это не было явным образом отвергнуто сменившим ее режимом.

«Положение о временном устройстве государственной власти в России» от 18 ноября 1918 года звучит довольно неопределенно: «Осуществление верховной государственной власти временно принадлежит Верховному Правителю»; «власть по управлению во всем ее объеме принадлежит Верховному Правителю». Вопрос об отношении к Учредительному Собранию не поднимается вообще, а смена власти или ее преемственность происходит только через Совет министров, который восприемлет «осуществление верховной государственной власти» «в случае тяжелой болезни или смерти Верховного Правителя, а также в случае отказа его от звания Верховного Правителя или долговременного его отсутствия».

До некоторой степени юридическим низложением Директории можно было бы считать уже известное нам обращение Верховного Правителя – «Всероссийское Временное Правительство распалось», «Совет Министров принял всю полноту власти и передал ее мне», – поскольку, согласно предыдущей «конституции», члены Директории были

«до Учредительного Собрания не ответственны и не сменяемы» и, значит, «смена» в каком-то смысле упраздняла и всю «конституцию»; но, с другой стороны, официальное же извещение гласило о принятии Советом министров «полноты верховной государственной власти» – «с согласия наличных членов Временного Всероссийского Правительства». Таким образом, определенного ответа, как же все-таки новая власть относится к проблемам правопреемства, по существу дано не было. Не вполне проясняет ситуацию и более позднее заявление Верховного Правителя о недопустимости восстановления Учредительного Собрания прежнего состава, «избрание в которое происходило под большевистским режимом насильно, и большая часть членов коего находится ныне в рядах большевиков», поскольку допустимо толкование его как возврат к ситуации не 3 марта (акт Великого Князя Михаила), а 1 сентября (переворот Керенского) 1917 года.

Таким образом, юридические основы и преемственность «режима 18 ноября» представляются нам не вполне определенными, однако не в ущерб преемственности духовной: адмирал Колчак очевидно восстанавливал идею национальной, патриотической власти, отрицания как «гибельного пути партийности», так и механического возврата к прошлому, – в сущности, идею живой, органической, творческой преемственности в развитии Государства Российского. По сути дела, только этот путь и мог привести, через военную диктатуру, к восстановлению традиционной формы правления, и если никак нельзя считать Александра Васильевича политиканствующим монархистом, то нет оснований и подозревать Верховного Правителя в намерениях препятствовать реставрации, если бы она произошла после падения большевизма.

Но как воспринимал характер своей власти сам адмирал Колчак? Согласно воспоминаниям Гинса, «он был смущен предложенным званием “Верховного Правителя”, ему казалось достаточным звание Верховного Главнокомандующего с полномочиями в области охраны внутреннего порядка. Между тем членам правительства казалось, наоборот, что адмирал не должен быть Верховным Главнокомандующим. В его лице рассчитывали видеть устойчивую верховную власть, свободную от функций исполнительных, не зависящую от каких-либо партийных влияний и одинаково авторитетную как для гражданских, так и для военных властей». С другой стороны, такие прерогативы выглядят довольно странно: во время войны «исполнительные функции» являются едва ли не самыми важными и отчужденность от этих функций носителя «верховной власти» превращает последнего не более чем в «надзирателя» над министрами. Впрочем, как мы помним, омская «конституция» все-таки предоставляла Верховному Правителю «власть по управлению во всем ее объеме», то есть, очевидно, и «исполнительные функции», и в этом можно увидеть победу Колчака над своим кабинетом. Отстоял Александр Васильевич свою позицию и в вопросе о власти военной: «… Именно Верховным Главнокомандующим он и должен быть, – излагает аргументацию адмирала Гинс, – так как не иметь непосредственного влияния на ход военных дел – значило, по его мнению, не иметь вообще ни силы, ни значения»; Совет министров вынужден был с этим согласиться.

К роли Колчака как Верховного Главнокомандующего нам еще предстоит вернуться, сейчас же обратим внимание на принципиальный вопрос о соотношении военной и гражданской властей. Похоже, что «милитарист» Колчак в естественном стремлении «милитаризовать» управление страной и сделать армию и ее интересы доминирующими вошел в противоречие со специфическими чертами «сибирской» контрреволюции, уже прочно сложившимися к тому моменту.

На Юге России при генералах Корнилове, Алексееве и Деникине управление освобожденными местностями становилось, в сущности, придатком при Главном Командовании. Напротив, на Востоке именно политические группировки, претендовавшие на роль носителей государственной власти, формально выступали создателями и возглавителями вооруженных сил. Не случайно поэтому невольное терминологическое противопоставление «Особого Совещания при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России» – «войскам Сибирского Правительства». Колчак добился сосредоточения в своих руках военной власти и стремился к ее усилению, но распустить Совет министров и преобразовать его в «деловое учреждение» с урезанными прерогативами или в гражданское управление при своей Ставке он, конечно, уже не мог. А между тем из существования полноправного кабинета следовало, что любые министерские конфликты будут неизбежно приобретать большее значение, чем в рамках «делового учреждения».