Адмирал Ушаков ("Боярин Российского флота")

Петров Михаил Трофимович

— Хорошо, я подумаю и приму решение, — сказал он. — Дайте мне день или два.

А что мог сказать другого? В его положении оставалось только как-то тянуть время. Даже день оттяжки многое значил.

Французы, не желая ждать, становились настойчивее. Когда тянуть стало уже невозможно, Сенявин наконец объявил о принятом им решении: он весьма сожалеет, но пойти навстречу французам не сможет, крепость останется в руках русских…

— Но ведь есть договор! — возмутились французы.

Сенявин безучастно пожал плечами:

— В истории еще не бывало примеров, чтобы выполнение мирных статей могло иметь место до размена ратификациями.

Французы были в бешенстве.

От упрашиваний они перешли к угрозам. Сенявин в ответ только пожимал плечами: нет, он не может изменить своего решения… Он остался на своем даже тогда, когда ему доставили депешу министра морских сил, в которой подтверждалась воля государя относительно сдачи крепости, вокруг которой было поднято столько шума.

Поведение русского адмирала многим казалось безрассудным упрямством. Но в действительности это было не так. Его твердая позиция объяснялась тем, что он не верил Наполеону, не верил в прочность союза с его империей. Он чувствовал, что вот-вот должно все измениться, и чутье не обмануло его. Случилось так, что договор, заключенный господином Убри, остался нератифицированным, и военные действия против французов возобновились. Императору Александру пришлось и в этот раз признать действия Сенявина совершенно правильными.

После решения Александра продолжать войну Сенявин стал действовать более решительно. Французы пытались было отнять у него Боко-ди-Каттаро силой, но не только не завладели крепостью, а под ударами русских войск, действовавших совместно с черногорцами, вынуждены были бежать под защиту своих укреплений. 10 декабря Сенявин высадил десант на острове Курцало и заставил капитулировать находившийся там неприятельский гарнизон. Правда, вскоре французам удалось вновь завладеть этим островом и усилить его оборону. Сенявину пришлось направить туда часть своей эскадры. Потеряв более 150 человек убитыми, неприятельский гарнизон сдался в плен. Над островом вновь взвился флаг Российской империи.

Сенявин собирался выбить французов также из Рагузы, и он мог бы это сделать, если бы не объявление войны с Турцией, вставшей на сторону Франции, и не угроза набега на Корфу со стороны Али-паши Янинского, опаснейшего и коварнейшего властителя Албании. Он вынужден был оставить побережье Адриатики и вернуться на главную свою базу — остров Корфу.

* * *

Закончив свой рассказ, Сенявин продолжал обед уже молча. А обедал он с большим аппетитом. Глядя на него, Арапов невольно вспомнил своего петербургского дядю, его званый обед. Дядя тогда утверждал, что в нынешних людях не стало прежнего духа, а с падением духа не стало в них и настоящего здоровья. Если слова дяди и были к кому-то справедливы, то только не к Сенявину. В Сенявине дух не истощился. Этот человек так и светился здоровьем, уверенностью в силах.

— После возвращения к острову вы еще не снимались с якоря? — спросил Арапов.

— Нет. Я собирался сделать это завтра, чтобы снова плыть к Рагузе, но теперь обстановка изменилась. Вы доставили мне новые инструкции.

— Поплывем в Архипелаг?

— Да.

— А Али-паша?

— Угроза с его стороны, конечно, остается, но я строго предупредил его, чем может обернуться для него такое нападение. Нам не следует его бояться. Боязнь нападения противника невольно внушает оборонительные действия, нам же сейчас надобно не обороняться, а наступать. Наступать на турок.

— И вы не оставите у Корфу ни одного корабля?

Сенявин хитро прищурился:

— А что бы сделали вы на моем месте? — Не дождавшись ответа, продолжал: — По плану адмирала Чичагова, кстати вами доставленного, я должен

отрядить часть своей эскадры к Дарданеллам, часть к Египту, часть оставить в Адриатическом море. Адмирал мыслит слишком кабинетно, без знания обстановки. Я не могу разбрасывать корабли по всем морям, — решительно рубанул рукой Сенявин. — Я должен держать силы воедино. Мы пойдем в Архипелаг всей эскадрой, соединимся там с английским флотом и уже вместе решим, что делать дальше. Есть резон попытаться совместными силами войти в проливы и под угрозой взятия Константинополя заставить Турцию выйти из войны.

— Это было бы чудесно! — воскликнул Арапов и, решив, что настало время напомнить о себе, спросил: — А как быть мне? Чичагов дозволил остаться у вас. Надеюсь, не прогоните?

Сенявин рассмеялся:

— Зачем гнать? Хорошие офицеры нам нужны, а ты к тому же английскую школу прошел, — добавил он с иронией. Спросил повелительно: — У Мордвинова в Херсоне адъютантом служил?

— Так точно. Откуда известно?..

— Мне все известно. Так вот, — продолжал Сенявин, — служили у Мордвинова, а теперь послужите при моей особе. Возражения есть?

— Никак нет, ваше превосходительство, — вытянулся перед ним Арапов.

— В таком случае идите к командиру корабля и требуйте для себя отдельную каюту. В добрый час, мой новый адъютант!

8

С увольнением Ушакова от службы Адмиралтейств-коллегия затянула до самого лета. Правда, после выхода царского указа он уже не занимался флотскими делами, его называли отставным адмиралом, но у него еще не было на руках соответствующего документа, и положенных денег ему пока не выдавали. Адмиралтейские чины все еще что-то выясняли, что-то писали… Когда же Ушаков напоминал им о себе, они изображали на лице невинные улыбки:

— А куда вам, Федор Федорович, спешить? Еще успеете насладиться покоем.

Члены коллегии и столоначальники вели себя с ним совсем не так, как до отставки. Они словно поняли вдруг свои прежние заблуждения и теперь видели в нем уже не чудаковатого старика, ставшего обузой флоту, а человека достойного, нужного, явно поторопившегося с отставкой. Его общества уже не чурались, как бывало раньше, с ним заводили беседы, выпытывали его мнение по военным и внешнеполитическим вопросам, при этом обычно соглашались с ним, а если не соглашались, то не спорили, вежливо помалкивали. Среди адмиралтейских чинов объявились даже "открытые почитатели" его флотоводческого таланта. При разговорах с глазу на глаз эти почитатели называли его гордостью Российской империи, выражали сожаление в связи с его уходом из флота, говорили, что такие знатные военачальники, как он, Ушаков, России зело нужны… От фальши, от неискренности их речей Ушакову становилось не по себе, и он старался не встречаться более с этими господами.

Однажды домой к нему приехал Чичагов. До этого не знал даже, где живет, а тут явился собственной персоной. Нежданно-негаданно.

Пришлось приглашать его к столу.

— Кофе мы не пьем, а чай сейчас будет.

— Чай — это хорошо! — весело сказал Чичагов. — В Англии чай любят больше, чем кофе.

Чичагов имел привычку все русское сравнивать с английским — и вещи, и обычаи. В свое время он служил на Британских островах волонтером, что, кстати, давало ему повод говорить всем о совершенном знании им английской мореходной школы. В Петербурге многие считали, что заграничное волонтерство явилось главным козырем в его карьере, поскольку император Александр верил в заграничные школы больше, чем в отечественные.