Адмирал Ушаков ("Боярин Российского флота")
Шрифт:
— Не прогневайся, батюшка, ничего более у нас нету, все забрали.
— Да я, бабушка, ничего не прошу, мне ничего не надо, — постарался успокоить ее Арапов, — мне бы переночевать только.
Вошел сам хозяин, бросил шубенку на коник и неодобрительно посмотрел на гостя, все еще стоявшего у порога.
— Раздевайтесь, ваше благородие, да садись. Правда, худо у нас, но не поедешь же новый ночлег искать.
Арапов разделся и, не расставаясь с дорожной сумкой, прошел к лавке, стоявшей у передней стены так, что один конец ее заходил за стол.
— Что же это вы вдвоем живете, — заговорил он, желая завязать беседу, — или Бог детей не дал?
— Почему
— Да вы не беспокойтесь, еда у меня есть, — похлопал по дорожной сумке Арапов.
Хозяин сам смахнул со стола остатки крестьянского ужина, для верности провел по нему рукавом, после чего объявил, что теперь можно садиться. Арапов стал расстегивать сумку. В дорогу ему дали кусок ветчины, сухарей и небольшую склянку водки. Выкладывая все это на стол, он тайком поглядывал на хозяйку, которую запах ветчины взволновал до того, что она полезла на печку, чтобы быть от соблазна подальше.
— Много ли ваших от войны пострадало? — спросил Арапов хозяина, продолжая опоражнивать сумку.
— Да ведь как не пострадать от войны такой? — отвечал хозяин. — Все пострадали, вся деревня. Нас она, почитай, нищими сделала. Да не нас одних, всю деревню…
Арапов предложил ему выпить и закусить вместе с ним. Старик не отказался.
— В чем же разорение от войны сказалось? — вернулся Арапов к прерванному разговору.
— Во всем, ваше благородие, — отвечал старик, выпив водку. — Сидим мы, значит, эдак перед обедом, — начал он рассказывать, — вдруг видим, обоз громыхает — фуры порожние, а рядом с фурами солдаты, бусурманы эти, чтоб на том свете черти на угольях их жарили! На конях. Лопочут по-своему. Моя изба крайняя. Подъезжают эдак и на хлеб показывают, дескать, давай. Я им нету, говорю, а они не понимают по-нашему. Сами шастать стали. Что найдут — на фуры. Коровенка была, три овечки — взяли, ничего не оставили. У других мужиков тоже. Всю деревню обчистили.
Арапов налил ему еще немного, старик выпил и продолжал:
— Если бы не партизаны, все бы мы померли смертью голодной. Выручили, кормильцы наши. Отбили у бусурманов обоз — то ли с нашим хлебом, то ли с другой деревни, только отбили и с нами тем хлебом по-братски поделились. Теперь, слава Богу, до Рождества протянем.
— А потом как?
— Опосля видно будет. Не оставит Исус Христос, выживем как-нибудь. Да, по правде сказать, не так мы уж и ограблены. Рассказывают, в других деревнях без домов люди остались.
Хозяин только пил, но закусывать не стал. Зачем обижать доброго гостя? Самому ветчинка пригодится. Поблагодарив за угощение, он спросил гостя, где ему лучше стелить — на печке или на лавке?
— Лавка широкая, на ней и устроюсь, — сказал Арапов. — Только стелить ничего не надо, я привык спать по-походному.
Хозяин согласился — на лавке так на лавке, — поправил начавшую было гаснуть лучину и полез на печку. Арапов снял сапоги, но раздеваться не стал, лег в мундире, подложив под голову дорожную сумку. Лучина погорела немного и погасла.
"Спать надо, спать!" — приказал себе Арапов. Но заснуть не удавалось. Не унималась мысль о судьбе приютивших его людей: что будет с ними после Рождества, когда кончится хлеб? Кто им поможет? Кто поможет другим, таким же разоренным? Ведь таких тысячи! А сколько пострадавших в Москве! Дорого обойдется России эта ужасная
Где-то под утро, когда было еще темно, Арапов встал, ощупью обулся, выложил из сумки все, что было у него съестного, за исключением двух сухарей, и, одевшись, тихо, стараясь не разбудить хозяев, вышел за дверь. В сенях, однако, он не смог найти выхода. Долго бы, наверное, пришлось ему тыкаться в темноте, если бы не вышел сам хозяин.
— Уезжаешь, ваше благородие?
— Надо.
— Тогда с Богом.
Он вывел его из темных сеней, подвел лошадь, помог оседлать ее, привязать к седлу мешок, в котором еще оставалось фунта четыре овса.
— До Смоленска отсюда далеко? — спросил Арапов.
— Далеко, ваше благородие.
Выспросив, по какой дороге лучше ехать, Арапов попрощался с хозяином и выехал за околицу. Рассвет занялся, когда деревушка осталась уже далеко позади.
Арапов торопился. От усилившегося за ночь мороза закоченели руки, ноги, но он не слезал с седла — гнал и гнал. И только когда лошадь окончательно выдохлась и не могла больше идти рысью, он выбрал место у небольшого горелого лесочка, отвязал неслушавшимися пальцами мешок с овсом и положил перед мордой лошади. Та сразу же принялась за корм. Арапову тоже хотелось есть, но прежде надо было как-то согреться. Подумалось о костре. Костер — это, конечно, хорошо, но для костра нужно время, а у него его не было. Он побегал, попрыгал вокруг лошади, потом достал из сумки сухарь и стал его грызть, продолжая делать резкие движения, чтобы лучше согреться.
Стояла тишина. Но тишина показалась ему иной, не такой, что раньше. В ней чувствовалась какая-то настороженность, словно за почерневшими от стужи деревьями стояли солдаты, ждавшие команды открыть пальбу.
Вдруг Арапову почудились голоса. Он посмотрел в ту сторону, где кончался лес, и замер от неожиданности: из-за деревьев шагом выступал конный разъезд французов. Неприятель находился так близко, что Арапов ясно различал на киверах солдат медные одноглавые орлы.
Оцепенение длилось какие-то секунды. Придя в себя, Арапов вскочил на коня и что есть духу погнал в противоположную от неприятельского разъезда сторону. Французы, увидев его, поспешили за ним, стреляя из пистолетов и ружей. Он слышал свист пуль, но не смел оборачиваться, думая лишь о том, чтобы скорее проскочить за бугор, выступавший впереди застывшей штормовой волной. Там, за бугром, было его спасение…
Казалось, ему помогал сам Бог. Французы стали отставать. Вот он уже на гребне бугра. Еще секунда, и он будет вне опасности. Но в этот момент лошадь споткнулась, он вылетел из седла, почувствовав сильный удар в спину, словно его ткнули тупым концом пики. Упав, Арапов на некоторое время потерял сознание, а когда очнулся, услышал рядом топот копыт. Но лошади скакали почему-то не со стороны французов, а со стороны обратной, оттуда, куда Арапов стремился в надежде найти спасение. Он приподнялся и увидел казаков, преследовавших французов. "Слава тебе, Господи!" — воскликнул он про себя, готовый заплакать от радости.
Казак, отставший от товарищей, заметил его и повернул к нему коня.
— Ранен?
— Не знаю. Болит все… Должно быть, ушибся сильно.
— Ушибся — не расшибся, пройдет.
Арапов, все еще не поднимаясь, спросил:
— До штаба далеко?
— Какой тебе штаб нужен? — насторожился казак.
— Нужна главная квартира армии.
Казак посмотрел на него и, ничего не сказав, принялся ловить его лошадь, кружившую рядом. Поймав, он привел ее к нему под уздцы и только тогда сказал: