Адмирал Ушаков
Шрифт:
— Как ваш отшельник, жив еще?
И, не дослушав ответа, уходил. Судьба знаменитого флотоводца по-настоящему его тоже не интересовала. Он спрашивал о нем просто так, от скуки.
Если из посторонних кто и интересовался судьбой адмирала, так это были офицеры, старые солдаты и ополченцы, возвращавшиеся из заграничных походов. Особенно те, кому довелось лечиться в темниковском госпитале. Эти захаживали даже в Алексеевку в надежде поглядеть на адмирала, поклониться ему. Федор, однако, до адмирала их не допускал. Узнав, что адмирал болен, они покорно отказывались от своих намерений, спрашивали, какие окна смотрят из его кабинета,
Федор вообще никого не допускал к адмиралу, ухаживал за ним сам. Он был старше своего господина на два года, но еще держался, не болел. Ему нельзя было болеть. Господину нужен был здоровый слуга, способный прибежать к нему в любой момент. Федор это знал твердо, потому-то, наверное, и не брала его хворь. В последнее время только страху стал поддаваться да на слезы ослабел. Очень расстраивался, глядя на угасавшего адмирала. Жалко его было. Раньше случалось, что вступал с ним в пререкания, ругался. А теперь и думать об этом боялся. Как услышит сверху звонок, так и затрепещет весь, бежит к нему сломя голову. Чтобы угодить, чтобы не прогневить… Адмиралу в его состоянии нельзя было гневаться, нельзя было входить в расстройство. Чтобы уберечь его от расстройства, он решился даже вскрывать приходившие на его имя письма — те, что вызывали подозрение: а вдруг опять «травильные», как то, что пришло в синем конверте?
Проверку писем он делал аккуратно, и в первое время все сходило хорошо. Но однажды, принимая от него почту, адмирал взял в руки один пакет, внимательно осмотрел его и сердито сдвинул брови:
— Вскрывал?
— Вскрывал, батюшка, — признался Федор.
— Как посмел?
Федор опустился перед ним на колени, из глаз его полились слезы. Сорок лет служил он господину своему и еще ни разу вот так не стоял перед ним и не плакал.
— Прости, батюшка, прости непутевого!
— Я верил тебе больше, чем кому-либо, а ты…
— Ах, батюшка!.. — не дал ему продолжать Федор, обливаясь слезами. Да я ж не шпионства ради аль любопытства глупого. Думалось мне, дураку, что не всякие письма тебе читать надобно. Писать-то ведь чего угодно могут… Зачем тебе сердце-то травить?..
Ушаков смягчился:
— Довольно, встань. Впредь так не делай.
— Слушаюсь, батюшка.
После этого разговора почту Федор больше не проверял. Да в этом и необходимости не было. «Травильных» писем больше не поступало. Те, кто желал причинить адмиралу душевные страдания, «отучить» от заступничества за крестьян, поняли, видимо, что, уйдя в "домашнее отшельничество", он стал им уже не опасен.
Дома у адмирала было одно занятие: он писал. Писал много, не следя за временем. Попишет, попишет — устанет, ляжет на оттоманку, отдохнет немного и снова за стол, снова за перо. Он спешил, словно для записей ему был дан срок и надо было успеть закончить дело к назначенному времени. Федору все чаще приходила мысль, что адмирал и заточил-то себя в четырех стенах для того только, чтобы поскорее закончить дело, за которое взялся.
В последнее время адмирал уставал очень быстро, и ему приходилось больше лежать, чем сидеть за столом. От его вида, от не сходившего с лица выражения беспомощности Федору становилось не по себе. Глядя на его задряблевшее лицо, на высохшие руки с опавшими венами, Федор думал, что адмирал, наверное, долго уже не протянет, что надобно бы написать письмо в Севастопольское адмиралтейство, вызвать оттуда племянника,
Как-то рано утром, еще до рассвета, Федор сидел на кухне и смотрел, как горят дрова в печи. Вдруг будто кто в бок толкнул: беда с адмиралом!.. Он побежал наверх, зашел в комнату — адмирала там не оказалось. На столе стоял канделябр с горевшими свечами, бумаг не было. Глянул Федор на вешалку, где обычно висела шинель, — нет шинели. И сапог нет, и адмиральской шляпы нет… Куда мог пойти? Во двор? Но тогда зачем ему надевать шляпу?..
Федор побежал вниз. Во дворе было еще темно: стоял октябрь, а в эту пору светает поздно. Федор заглянул во все места, куда, по его предположению, мог зайти адмирал, но нигде его не обнаружил. И тогда он, перепуганный случившимся, стал кричать, звать людей. Вскоре всполошился весь дом. Собрались все дворовые, кто-то прибежал даже из деревни:
— Что случилось?
— Адмирал пропал, адмирала искать надо.
Федор разослал крестьян по разным направлениям — одного в сторону монастыря, другого по Темниковской дороге, третьего пройтись по лесной опушке. Сам же пошел на пойму. Рассудил так: при темноте в сырой лес барин вряд ли пойдет, там ему делать нечего, если вздумалось ему прогуляться скорее к Мокше потянется…
Дул сильный сырой ветер. На небе, уже подернутом предрассветной серостью, мчались хмурые тучи. Идти было трудно. Под ногами чмокала вода, порою сапоги увязали в намокшую землю так, что приходилось опасаться, как бы их не потерять…
Но вот наконец показалась Мокша, темная, покрытая сердитыми волнами. Посмотрел Федор влево — нет адмирала, посмотрел вправо — тоже никого, одни кустики виднеются. Может быть, где-то за кустами сидит? Федор пошел вдоль берега, ощупывая глазами каждый подозрительный предмет. Хотя уже стояла середина осени, прибрежные кусты оставались еще зелеными. Должно быть, от того, что имели в себе больше сока, чем лесные деревья, к этому времени уже потерявшие листву.
Федор шел и смотрел: тут нет, там нет… Постой, а что это темнеется там, на выброшенном из воды бревне? Боже, да это же он!.. Адмирал сидел с обнаженной головой, уставившись на пенившуюся у ног воду. Шляпа его валялась в сторонке.
— Ах, батюшка мой, Федор Федорович! — вскричал Федор, бросаясь к нему.
Адмирал, казалось, не слышал его голоса, оставаясь в прежнем положении. Федор торопливо надел на него шляпу, затормошил:
— Как же это ты, кормилец ты наш?.. Пойдем, пойдем домой. Застыл весь… Пойдем, кормилец!
Ушаков попробовал подняться сам, но не смог: не хватило сил. Федор стал кричать, чтобы пришли на помощь. Никого не дождавшись, он изловчился подсунуть плечо свое ему под мышку, поставил на ноги и, поддерживая обеими руками, повел к дому, в окнах которого мерцал слабый свет.
Шли медленно, шаг за шагом. Ослабевший на холоде адмирал молчал, Федор же говорил не переставая, стараясь приободрить его, голосом своим придать ему силы.
— Держись, батюшка!.. Еще немного, и будем дома. Видишь, окна светятся? Совсем рядом. Придем, и сразу чаю горячего. И ноги в воду горячую. Сразу сила появится.
Уже у самого дома на помощь прибежали дворовые, и Ушакова понесли на руках. В комнате его раздели и уложили в постель.
— Чаю крепкого! И тазик воды горячей! — командовал Федор, суетясь возле больного.