Адмирал Ушаков
Шрифт:
— Мало пожертвовал?
Игумен сделал вид, что не заметил его иронии.
— Своей необычной щедростью вы поставили дворян в неловкое положение перед губернским представителем.
— Вы хотите сказать, что я должен был торговаться, как торговался этот человеконенавистник Титов?
— Ну зачем так резко? — поморщился игумен. — Наши помещики, в том числе и Титов, прижимисты, не любят деньгами сорить. А вы своим поступком как бы им это в укор поставили. Они могут вам этого не простить.
— Не простить того, что я внес больше, чем они? — усмехнулся Ушаков. — Ну,
— Напрасно смеетесь, — обиделся Филарет. — Я говорю вам как друг. Тому, кто обгоняет других, приходится бежать в одиночестве, а одиноким всегда труднее.
— Лучше бежать в одиночестве, чем в компании с этими Титовыми!
Последние слова были сказаны Ушаковым так резко, что между собеседниками на некоторое время возникло напряженное молчание. Разговор возобновил игумен:
— На днях в Тамбове созывается дворянское собрание.
— Знаю об этом.
— А знаете ли о том, что на том собрании вас собираются избрать начальником над народным ополчением?
Ушаков отрицательно покачал головой. Он только недавно имел разговор с предводителем темниковского дворянства, тот об этом ничего не говорил. Впрочем, Никифоров на что-то ему намекал…
— Честь вам оказывается большая, — продолжал игумен. — Однако Титов может напакостить. Он уже сейчас ищет против вас опору, разносит всякие небылицы. Когда собираетесь ехать? — вдруг спросил он без всякого перехода.
— Куда?
— В Тамбов.
Ушаков помолчал, раздумывая, затем ответил:
— Собирался двадцать третьего июля, но теперь вряд ли поеду. Без меня обойдутся.
В это время из леса выехали две подводы, по всему, монастырские. Когда стали проезжать мимо, игумен приподнялся и сделал им знак остановиться. Тотчас подошел монах, ехавший с первой подводой.
— Где были? — спросил игумен.
— В Бабееве.
— А почему подводы пустые?
— Плохо стали жертвовать на церковь святую, — стал жаловаться монах. — Надеялись обе подводы загрузить, а вышло, что и на одну класть нечего. Яиц набрали да деньгами немного…
Игумен встал, стряхнул с себя соринки, приказал:
— Завтра с утра в мордовские села езжайте. Не может того быть, чтобы не подали. Народ войной встревожен, а когда народ в тревоге, деньги далеко не прячет. Всем говорите: новую часовню строим, ради них же, прихожан, стараемся. Бог окупит их подаяния.
Ушаков с неодобрением смотрел на него. То, о чем говорил Филарет, походило на желание поживиться на народном несчастии. Время ли сейчас думать о строительстве новой часовни, когда идет столь разорительная война? Петр Великий во время войны со шведами приказывал колокола с церквей снимать да пушки из них лить. А нынешняя война, пожалуй, еще более опасная, чем шведская. Вместо того чтобы крохи на часовню собирать, армии помогли бы лучше…
Ушаков решительно поднялся, выражая намерение отправиться домой.
— Уже уходите? — забеспокоился игумен.
— Надо, — сказал Ушаков и стал прощаться.
Мысли об игумене не оставляли его всю дорогу. "Странно, — думал он. Давно ищу в нем товарища себе, а не нахожу… Вроде бы умный, справедливый, но есть
Дома Федор был занят укладыванием дорожного сундука. Увидев адмирала, он на минуту оставил свое дело и подал ему запечатанный сургучом пакет. В пакете оказалось письмо губернского предводителя дворянства Чубарова. "Ваше превосходительство, милостивый государь Федор Федорович, — прочитал Ушаков. — Из высочайшего манифеста сего года от 6 июля известно каждому россиянину, что сколь необходимы ныне всевозможные усилия и самые решительные меры к защите его отечества. Я по долгу обязанности моей, от дворянского сословия на меня возложенной, спешу известить о том, особенно ваше высокопревосходительство, и покорнейше прошу вас, милостивый государь, прибыть в Тамбовское дворянское собрание к 23 числу сего июля, на которое все дворянство здешней губернии вызывается…"
Ушаков сунул письмо в карман и посмотрел на Федора, продолжавшего укладывать вещи.
— В дорогу, что ли, собираешься?
— А куда же еще? — вздохнул Федор. — Завтра ехать, а у нас еще ничего не уложено.
— Можешь не укладываться, никуда мы не поедем.
Федор перекрестился:
— Слава тебе, Господи, образумил раба своего! А то тащиться в такую жару за столько верст!.. Голову на плечах иметь надо.
И, продолжая ворчать, он пошел звать дворовых, чтобы помогли вынести сундук в кладовую, где тот стоял до этого.
4
На губернское дворянское собрание съехалось более тысячи человек. Многие дворяне приехали при полной своей парадности — с орденами и лентами, некогда пожалованными им за какие-то заслуги. Экипажи богаче один другого. Кучера в ливреях. Ленты и колокольчики под дугами лошадей. А на площади против здания дворянского собрания, куда держали направление приезжавшие, — военный оркестр. Глядя на все это, можно было подумать, что дворяне съезжались не по случаю иноземного нашествия, обрекшего Россию на страшные бедствия, а на праздник, подобный тому, какие устраивались в губернских городах в дни коронования монархов.
Вступив в Дом дворянства, приезжие регистрировались у секретарей, после чего расходились по коридорам и комнатам в ожидании собрания. Приехавшим из Темниковского уезда при регистрации говорили:
— Пожалуйте в седьмую комнату, вас ожидает ваш предводитель.
Темниковский предводитель Никифоров встречал своих вместе с секретарем, который вел свой учет прибывших. С двумя орденами и алой лентой через плечо, он был изысканно любезен, каждому протягивал руку:
— Милости просим, господа, милости просим!
Темниковцы оказались дружны, к десяти часам утра собрались все. Не явился только Ушаков.
— Адмирал сказался больным, господа, — объявил Никифоров. — Он не приедет.
— Знаем, какой больной! — ухмыльнулся Титов.
— Вы полагаете, что у него есть другие причины?
— Ничего я не полагаю. Только сдается мне, не желает сей адмирал общую линию с нами иметь.
Вечно хмурый Веденяпин проворчал:
— Проучить бы его не мешало, чтобы знал, как крестьян бессовестными поступками мутить.