Адриана. Бессмертные души
Шрифт:
Проверив паспорт Адриана убедилась, что перед ней её дядя. Ей стало стыдно за недоверие к нему и то, что она за пять лет она ни разу его и бабушку не навестила, но он был так рад встрече, что она захотела его обнять и крепко прижать к себе и вложить в это своё объятие всю теплоту своего сердца. Они поздоровались и очень тепло обнялись, а потом он сказал:
– Я помню тебя совсем подростком Адриана, когда мы виделись последний раз, тебе было двенадцать лет. Бабушка по тебе очень скучает и надеется, что ты к нам приедешь.
– Мы по вам тоже скучаем, вот и хотели приехать, да как-то не получалось. А где же она сама ? И вы даже телеграмму не послали нам о своём
– Успокойся милая, пусть им как и тебе, будет это сюрпризом, а бабушка к сожалению приехать не смогла: здоровье с каждым годом становится всё слабее, она часто простывает и сильно болеет. Но она передала тебе вот.. – он снова растегнул карман сумки и достал оттуда пакет с пирожками.
– О, да они с яблоками..
– надкусила она один. – А у нас пряники, сейчас чайку заварю ..
Они сели за стол и принялись пить заваренный Адрианой чай, уплетая один за другим пирожки и мятные пряники, раговаривали о жизни, и только когда за окном уже настала глубокая ночь легли спать.
Проснувшись рано утром, Адриана приготовила завтрак . Увидев, что дядя уже поднялся, она стала накрывать на стол. Он умылся, вытер руки полотенцем и пожелав доброго утра друг другу, они сели завтракать. На столе аппетитно пахло блинами и цветочным мёдом.
Вдруг из сумки дяди Афанасия жалобно пища, вылез маленький пятнистый щенок .
– А про тебя-то я забыл дружище, хорошо тебе тут спалось? Сумка большая, воздуху много. Сейчас тебе что-нибудь поесть дадим. Молоко будешь?
– спросил дядя Афанасий, и тот радостно залаял и завилял хвостом. В следующую минуту ему была налита плошка молока. Маленькое существо с большим удовольствием стало хлебать то, что ему налили, а когда ёмкость опустела, подняло мордочку и благодарно облизалось.
Адриана заулыбалась и хотя не закончила есть, не удержалась и взяла его на руки.
– Откуда мы? Ну и откуда это чудо? – спросила она, дожевав. – Ну здравствуй малыш.
– Это подарок Сонечке. У него ещё нет клички. Может назовём его Дружком? Как – никак он теперь член вашей семьи.
– Я думаю, будет правильно дождаться возвращения Сони и спросить её об этом…
– И это верно. Пусть сама назовёт – ответил он . И добавил:
– Спасибо Адриана, всё очень вкусно, но я наелся.
– Вот и хорошо, а вот Маша вкуснее готовила.. Марья Леонидовна.
– Ты помнишь то как она готовила? – удивлённо посмотрел он на неё.
– То, как она готовила забыть невозможно, как и невозможно забыть её.
Глава 5. Маша
Да.. Мария Леонидовна была хорошей женщиной, дочерью отставного полковника, вернувшегося в 1908 году в родное село Новгородское прямо перед самой зимой. Радостно встретила его семья и земляки. Леонид Андреев очень любил дочку, называл её ласково Машулькой.Шестилетняя девочка обожала животных, поэтому дома довольно часто оказывался какой-нибудь бездомный котёнок или щенок. Но всё заканчивалось обыкновенно тем, что накормив беднягу она была вынуждена отпустить его на волю или отдать кому-нибудь, кто мог бы содержать питомца.. Но найти такого человека удавалось редко, потому что каждый думал только о том, как самому выжить в непростое время, которое впрочем никогда не бывает лёгким. Потому что это жизнь.. Маша росла под строгим контролем отца, дисциплинированным ребёнком, но всеми любимым.
Она выросла
Маша осталась вдовой с четырьмя детьми, двое из которых всё-таки ослабли и умерли.Вот и осталась у неё дочка Валя с рыжими волосами, зелёными глазами и веснушками на лице и темноволосый сын Дмитрий с карими глазами. Она так любила мужа, что после его смерти замуж больше так и не вышла, хотя соседка Вера Ильинична так и сватала ей своего племянника.
– Не дури Леонидовна, у тебя двое подрастает, мальчику отец нужен.. пример чтоб был перед глазами: каким мужик должен быть. Темка у меня хороший, порядочный, работящий, да и ты ему вроде по сердцу пришлась. Он тебя не обидит и детей твоих вон как балует, который день уж сам не свой ходит. К тому же лицом не страшен . Что ещё надо бабе для счастья? Глядишь и ты ему ребятенка родишь, все ж как за каменной стеной будешь. Семья всё-таки, чем одной мыкаться, – говорила она.
– Не могу я Вера, знаю ладный он, да не люблю я его, а без любви выходить замуж не буду, какой бы человек хороший не был. Мужа я люблю своего.. На земле ему женой была и на небе буду..
– ввернула Маша.
– Ишь какая.. любовь ей подавай, замуж она не выйдет! А о детях ты подумала? Случись с тобой что, дети на ком останутся? Вот чем тебе племяша мой не хорош, а? – не унималась соседка.
– А чего ты меня прежде положенного сроку хоронить собралась? У меня порода выносливая, в роду все женщины сильные.. хоть мама, хоть бабушка. А на жизнь свою я не жалуюсь, есть она, Божья справедливость: раньше времени не уйду, вот детей выращу, тогда уж и помирать можно будет. Да и то, внуков бы ещё дождаться хочется.. Андрюша то вот.. там ждёт меня . Я это знаю. Тем и счастлива. – сказала она и на глаза её выступили слёзы.
Вера Ильинична хотела было выразить своё глубокое недовольство словам соседки, запротестовать, но увидев её сияющую, обезоруживающую улыбку, понимающе кивнула ей и махнула рукой: она поняла, что продолжать этот разговор бесполезно, ведь Маша любит своего покойного мужа и будет любить его всегда.
<<<
Время шло, дети росли и пришло время Маше думать, как бы Валюшу и Митю в город отправить учиться: единственная сельская школа после войны была сильно разрушена. И хотя заводы и фабрики постепенно налаживали своё производство, избы многие наново ставились, поля засеивались и в селе Новгородское шла вполне себе размеренная жизнь. Эта самая жизнь всё-таки кипела и менялась к лучшему, а вот денег на ремонт школы у председателя колхоза Барыгина не было, и постоянные разговоры народа о строительстве новой только раздражали его. Поэтому когда ему в очередной раз позвонили из Москвы по поводу этого вопроса ( ему сельчане уже давно и не единожды грозили жалобу написать в городскую администрацию) он окончательно пришёл в не себя от ярости, которую всё же талантливо сумел запрятать на дно своей души, и почти спокойным тоном, отрывисто проговорил: