Адская ширма
Шрифт:
— Да это мог сделать кто угодно! Например, муж. Он, наверное, был зол на брата, если подозревал его в любовной связи со своей женой. Может, он-то и убил ее и выставил все так, чтобы подумали на брата. Это была бы идеальная месть, не так ли?
Она говорила с жаром, чуть подавшись вперед и глазами умоляя согласиться. Акитада не мог не прислушаться к ней. Конечно, она была права насчет мотива самого Нагаоки, и он сразу же сказал ей об этом.
— Только вот руки у меня связаны, — прибавил он. — Кобэ не разрешит мне побеседовать с заключенным, а я должен это сделать, чтобы понять, что произошло в монастыре и каковы были отношения между
Потупившись, сестра некоторое время разглядывала руки, потом, собравшись с силами, сказала:
— Наверное, лучше завтра. Боюсь, она может совсем возбудиться да начнет еще снова харкать кровью.
Акитада закивал. Ёсико явно считала, что его появление в покоях матушки настолько не обрадует ее, что может ускорить ее смерть.
— Тогда я, наверное, немного почитаю, — сказал он и дождался, когда сестра безмолвно поднимется и уйдет.
Остаток дня он провел в унынии расстроенный тем, что не может с правиться с неприятностями, навалившимися на него сразу по приезде. Ненависть матери к нему даже в ее нынешнем положении действовала на него угнетающе, но еще были неприятности Тосикагэ, потенциально угрожавшие не только самому Тосикагэ, но также Акико и их еще не родившемуся малышу. Несчастная доля Ёсико да и его собственное неясное будущее тоже давили на него тяжким грузом.
Он скучал по жене и сыну. Тамако и Ёри (полное имя малыша было Ёринага) до сих пор были для него всем в жизни. Он надеялся, что с ними все в порядке. Особенно он волновался за трехлетнего Ёри — ведь маленькие дети так всегда подвержены внезапным болезням и напастям. А еще он боялся, как бы они не наткнулись в пути на разбойников. Тут оставалось уповать только на Тору и Гэнбу — они сильные и опытные воины и, несомненно, сумеют защитить его семью. К тому же там есть еще носильщики и наемные всадники. Сэймэй, секретарь Акитады, конечно, слишком стар, чтобы противостоять грабителям, зато на выручку всегда может прийти его мудрость. И все же…
В конце концов Акитаду сморил сон. Он провел беспокойную ночь, ворочаясь с боку на бок и беспрестанно просыпаясь от тревожных мыслей. За окном без умолку голосили монахи. «Интересно, сколько стоят их услуги? — подумал Акитада. — Надо будет поинтересоваться у Ёсико, какого пожертвования ждет теперь монастырь». Потом он слышал среди ночи, как кто-то пробежал, после чего монахи запричитали еще громче. Акитада вскочил, накинул на себя кое-что из одежды и стал ждать, что его позовут в матушкины покои.
Но этого не случилось. В доме все стихло, и Акитада вернулся в постель. Только к утру он наконец уснул.
Утром, одевшись, он поспешил разыскать сестру. Изможденная и усталая, она встретила его на пороге своей комнаты.
— Как матушка? — спросил Акитада. — Я слышал ночью какую-то беготню.
— У нее снова было кровотечение. На этот раз еще более сильное. Потом она все-таки уснула. — Ёсико устало прикрыла рукой глаза, под которыми темнели круги. — Во всяком случае, мне так показалось. Знаешь, я никогда не могу понять, спит она или просто так слаба, что не может шевелиться.
— Ты устала. Хочешь, я пойду посижу с ней сегодня? Ёсико с благодарностью посмотрела на него.
— Если можешь. Всего несколько часов, а то я ночью
В коридоре перед дверью матушки пятеро или шестеро монахов сидели с закрытыми глазами в рядок, беспрерывно шевеля губами и перебирая бусинки четок.
Перешагнув через них, Акитада открыл дверь. Они, не поднимая глаз, не переставали бубнить.
Матушкина комната была погружена в полумрак, в воздухе стоял тяжкий дух крови и мочи. Во всех углах мерцали угольки жаровен. Сидевшая у изголовья матушки служанка подняла на Акитаду удивленные глаза, но госпожа Сугавара оставалась бездвижной. Она лежала на спине, скрестив руки на животе, ее впалые глаза были закрыты, нос и подбородок обострились, отчего лицо перестало напоминать человеческое и больше походило на череп.
Акитада осторожно опустился на пол рядом со служанкой и прошептал:
— Я побуду здесь какое-то время. Как она?
— Ночью ей было хуже, — так же шепотом ответила женщина. — Но теперь она спит. Уже час или около того.
— Хорошо.
Акитада приготовился к долгому бдению, но матушка вдруг открыла глаза и устремила их на сына.
— Матушка! — осторожно позвал он и, не услышав отклика, попробовал снова: — Как вы себя чувствуете?
— Где мой внук? — Голос прозвучал на удивление громко и резко в этой тишине. — Ты привел мне внука?
— Пока нет. Они еще в пути и скоро приедут. Через… — Он осекся на полуслове, увидев, как ее лицо в считанные мгновения исказила ярость.
— Убирайся вон! — крикнула она, задыхаясь. — Убирайся из моей комнаты и оставь меня одну! — Этот сдавленный крик перешел в приступ кашля. — Я даже умереть спокойно не могу… потому что ты постоянно врываешься сюда… Пропади ты пропадом… со своими… — Она вдруг приподнялась на постели, тыча в него скрюченным костлявым пальцем и сверкая полными ненависти глазами. Но она не успела больше ничего выкрикнуть. Черные сгустки крови хлынули у нее изо рта прямо на постель, и она, задыхаясь и захлебываясь, безвольно откинулась назад.
Акитада в ужасе вскочил на ноги и теперь стоял, беспомощно наблюдая за тем, как служанка хлопотала, вытирая кровь и придерживая захлебывающуюся в кашле матушку.
— Нужен лекарь. — сказал Акитада. — Я схожу за ним. Где он живет?
— Не надо, господин. Лекарь тут не поможет. Это скоро само пройдет, — поспешила остановить его служанка. — Только вам сейчас лучше уйти. Она расстраивается, когда видит вас.
Акитада бросился прочь из комнаты, на бегу споткнувшись об одного из монахов за дверью. Тот что-то проворчал, и Акитада на ходу торопливо извинился.
В комнате его ждал завтрак. Только взглянув на него, он тут же помчался на веранду, и его вырвало в кусты.
Почувствовав себя немного лучше, он вернулся к себе в комнату, оделся и ушел из дому.
На улице было все так же пасмурно и промозгло. Колючие порывы ветра то и дело поднимали в воздух сухую листву. Деревья по большей части совсем оголились. Самое время для смерти, мрачно подумал Акитада, ежась от холода.
На примирение с матушкой он больше не надеялся. Ее злобу и ненависть к нему приходилось принимать как должное. По-видимому, они таились все эти годы за маской приличия. Теперь же, на пороге смерти, когда ей стало безразлично чье-либо, а особенно его, мнение, она словно кровью, истекала этой своей накопившейся за всю жизнь горечью. По крайней мере это хотя бы освободит его от дальнейшей необходимости навещать ее.