Адская война (др. перевод)
Шрифт:
Еще день пыток и казней, потоков крови, изорванных тел, исковерканных членов, раздробленных костей, неистовых воплей, корчей и судорог!
Кончился и он, и над затихшей площадью спустилась ночь. Луна озаряла лес эшафотов с окровавленными останками жертв…
Внезапно я услышал голоса в нескольких шагах от себя. Я выглянул из своей телеги и увидел Пижона и Ванг Чао, с жаром уговаривавших мисс Аду. По ее жестам, по звуку ее голоса видно было, что она отказывается.
— Никогда, господин Пижон, никогда, — услышал я ее слова. — Если вы меня любите так сильно, то вы должны
— Смерть, мисс Ада, — отвечал Пижон, подавляя рыдания, — о, да! Но истязания, но пытки, но муки… Я соскочил со своей телеги и подбежал к ним.
— Бегите, мисс Ада, — сказал я. — Поверьте мне, поверьте Пижону, который вас так любит — бегите! Следуйте за этим молодым офицером. Он избавит вас от палачей. Послушайте нас! Спасайте свою жизнь, если не для себя, то для своего отца, для своей матери…
— Нет, мой дорогой, мой искренний друг, не принуждайте меня отказаться от смерти. Потеряв моего Томми, я потеряла все. Я рада последовать за ним…
— Но вы забыли о пытке, железной рубашке, о водяной змее… Поглядите на все, что нас окружает, на эти щипцы, колья, дыбы, плахи…
Она вздрогнула.
— Да, — простонала она, — я боюсь пытки. Но, дорогой друг, — тут она прильнула ко мне и прошептала мне на ухо, — вы можете дать мне смерть без страданий.
— Я?
— Да, вы! У офицера на поясе висит кинжал; схватите его и заколите меня. Я умоляю вас… вы избавите меня от пытки, от истязаний.
— Она права, права! — пронеслось у меня в голове — это единственный выход в ее положении…
Я быстро повернулся к ничего не подозревающему Ванг Чао, выхватил из ножен кинжал и поднял руку.
Но молодая девушка, очевидно, боялась, чтобы я не ослабел в последнюю минуту. Вся дрожа от жадного желания, она вырвала у меня кинжал и вонзила его в свою белую грудь. Я и Пижон бросились поддержать падающее тело; китаец выхватил кинжал из раны.
Между тем, стоны девушки, рана ее не была смертельна — и восклицания Пижона и Ванг Чао подняли тревогу на площади. Не успели мы опомниться, как нас окружила толпа солдат. Судя по их угрожающим лицам и жестам, они предполагали с нашей стороны какое-нибудь покушение против офицера. Но последний остановил их жестом и что-то быстро заговорил по-китайски, вероятно, объясняя им, что тут произошло. Кончив свою речь, он взмахнул кинжалом — и упал с перерезанным горлом.
Несколько мандаринов явились на шум. Мне и Пижону снова надели колодки, а мисс Аду приговорили к пытке раскаленным железом и сожжению на костре. Еще живую, окровавленную девушку привязали к столбу; ноги ее упирались в железную решетку. Двое гномов принялись нагревать решетку, которая постепенно раскалялась. Неистовая боль вызывала стоны у истязаемой, заставляла ее метаться, судорожно переступать с ноги на ногу… Толпа хохотала, обезумевший Пижон, не обращая внимания на удары, сыпавшиеся на него, бешено проклинал палачей, я стискивал кулаки в бессильной ярости.
Потом наложили хворосту под решетку.
— Теперь ее сожгут, — мелькнуло у меня в голове.
— Как Жанну д'Арк, — пролаял один из палачей, заканчивая мою мысль. Конечно мне померещилось…
Я был в бреду. Нелепые обрывки мыслей кружились у меня в голове. Мне вспомнились стихи из «Орлеанской Девы» Шиллера, я повторял мысленно великолепную страницу Мишле, посвященную описанию сожжения Жанны, вспоминал грубые, недостойные сцены шекспировского «Генриха VI»… Я тщетно гнал от себя это наваждение, литературные воспоминания назойливо теснились в моем расстроенном мозгу. У меня пронеслась даже уродливая, безобразная мысль: надо бы снять фотографию этой сцены для «2000 года»… Я положительно сходил с ума.
Хворост, обильно политый керосином, разгорелся; языки пламени, клубы черного дыма взвивались сквозь решетку. Но девушка уже не чувствовала муки: кинжал Ванг Чао сделал свое дело, хотя несколько поздно. Тело ее бессильно повисло на веревках, голова упала на левое плечо — она была мертва, палачи жгли труп.
Пижон рыдал, как безумный; слезы застилали мне глаза.
Между тем взошло солнце, и площадь снова огласилась воплями истязаемых.
Нас — меня и Пижона — потащили в Александровский сад, наполненный плахами; здесь тоже казнили и пытали.
Одних жгли фитилями: сначала лицо, потом грудь, живот; других коптили в дыму; какой-то рослый молодец в четырехугольной клетке мучился на острых кольях, подпиравших его подбородок; он тщетно вытягивался на цыпочках, корчась от боли.
Я чувствовал, что наступает и наша очередь. Четырехдневная моральная пытка должна была закончиться пыткой физической.
Но мне еще предстояло видеть казнь моего верного Пижона.
Он был довольно далеко от меня и я крикнул ему:
— Прощайте, друг мой, постараемся сохранить мужество до конца. Я боюсь ослабеть в последнюю минуту, но буду держаться, пока хватит сил…
— Прощайте, патрон, прощайте, — ответил он. — У меня сохранилось еще немного энергии, но мало, очень мало, после всего, что мы пережили за эти дни…
Эти переговоры не прошли нам даром. Двое негодяев набросились на меня, разжали мне рот и вставили в него грязную, вонючую деревяшку, с бечевками на концах, которые завязали на моей шее. То же было проделано с Пижоном.
После этого нам дали в руки по заступу и объяснили знаками, что мы должны вырыть себе могилу.
— Grave, grave [9] — повторял по-английски один из палачей.
9
Могилу, могилу…
Могила Пижона, намеченная заступом на земле, была обыкновенной формы, метра в два длины.
Но для меня был намечен круг, и тот же китаец, объяснил мне, частью жестами, частью отрывочными английскими фразами, что я должен вырыть нечто вроде круглого колодца глубиной в мой рост.
В первую минуту я едва не лишился чувств, услыхав это распоряжение. Значит, эти изверги зароют меня живьем!..
Но я оправился. Та ли, другая ли казнь, во всяком случае она будет мучительной, иного я ждать не могу.