Адское пламя
Шрифт:
— Может, вы хотя бы намекнете, каким образом государственная тайна связана с тем, что Кейт убила офицера ЦРУ?
— Лайам, — заметила Кейт, — не думаю, что ваш допуск достаточно высок, чтобы знать об этом.
Он, кажется, несколько разозлился, но все же выдавил нечто похожее на шутку:
— Тед всегда высоко о вас отзывался, Кейт.
— Но не в последний раз, когда мы с ним разговаривали.
Ну, полным идиотом Лайам Гриффит все же не был, поэтому ответил:
— Вы оба либо навлекли на себя крупные неприятности, либо вас представят к награде. Так что я лучше помолчу, пока не пойму, что именно вас
— Видимо, сегодня единственный в году день, когда у вас пробуждается ум, — прокомментировал я.
На беседы с майором Шеффером, детективами из полиции штата и экспертами-криминалистами ушел еще час, в течение которого мы с Кейт танцевали вокруг основного вопроса: что же на самом деле происходило в этом бункере. Потом, посоревновавшись с Шеффером и Гриффитом «кто кого переписает», влезли в машину, взятую Лайамом напрокат, и поехали прочь, миновав по пути флагшток, где по-прежнему развевался американский флаг, освещенный прожектором, а под звездами и полосами висел вымпел Седьмого кавалерийского полка Бэйна Мэдокса.
Да, у меня были сложные чувства к этому человеку… но если бы он не убил Харри и если бы не собирался убить несколько миллионов других американцев, включая Кейт, меня и любого другого, вставшего на его пути, плюс еще миллионы мужчин, женщин и детей… Это был сложный человек, и мне понадобится немало времени, чтобы понять его сущность.
Мы также проехали мимо измельчителя для веток, и это некоторым образом вернуло меня к реальности. Значительные понятия — такие как, например, ядерный Армагеддон — всегда несколько абстрактны. А вот незначительные вроде этого измельчителя как раз и заставляют осознать, что такое Зло.
Ну вот, а потом мы прилетели в Нью-Йорк, и к тому времени, когда добрались до дома двадцать шесть по Федерал-плаза, нас уже ждали — с дюжину сотрудников нашей конторы, включая, естественно, Тома Уолша, и еще столько же из Вашингтона — все с открытыми блокнотами и диктофонами наготове.
Том Уолш тепло нас приветствовал:
— И чем я вообще думал, черт меня побери, когда вас туда направил?!
— А чем вы вообще думали, когда направили туда Харри Маллера? — осведомился я.
На это у него ответа не было, так что я задал следующий вопрос:
— Чья была идея послать на это задание меня одного?
Молчание.
— А я могу вам сказать. Идея принадлежала Теду Нэшу.
— Нэш мертв!
— Теперь — да. А вот я — нет.
— Но легко могло случиться и наоборот, — сообщила Тому Кейт.
Уолш посмотрел на нас обоих, явно не понимая, как на это реагировать: то ли притвориться ничего не понимающим, то ли изобразить ярость, то ли невинность. Кажется, он так ничего и не решил, поэтому отправился в туалет.
Собравшиеся, без сомнения, по-прежнему пребывали в полном недоумении по поводу происшедшего и нашего с Кейт нынешнего статуса — героев или уголовных преступников, — но я уловил, что парочка ребят из Вашингтона точно знает, в чем дело, но держит это при себе.
Нас несколько часов подряд допрашивали в кабинете Уолша все время менявшиеся команды из двух следователей, но мы с Кейт держались молодцом, отчитываясь обо всем, что произошло с того момента, когда мы появились в доме двадцать шесть по Федерал-плаза утром в День Колумба и говорили с Томом Уолшем.
Ребят из ФБР вполне впечатлила наша инициатива, хорошие навыки и опыт расследования, но несколько обеспокоило полное пренебрежение полученными приказами, в результате чего мы превратились в беглецов и отщепенцев. Я надеялся, что в итоге они все же хоть что-то поймут.
И еще — по мере того как тянулась ночь, я все больше уверялся, что мы с Кейт здесь единственные, кого ничто больше не тревожит.
Интересно было также отметить, что следователи из ФБР остались по большей части недовольны смертью Бэйна Мэдокса — вдохновителя, организатора и основного свидетеля по делу о заговоре. Я, конечно, заявил, что это была самооборона, хотя, в сущности, удовлетворил собственную жажду мести. Конечно, пришив его, я таким образом лишь осложнил расследование заговора. Жаль, что ничего нельзя вернуть; я, естественно, поступил бы точно так же, но прежде успел бы себе напомнить, что действую непрофессионально.
Возможно, я вообразил себе невесть что, однако по меньшей мере два парня-фэбээровца из Вашингтона вовсе не казались расстроенными по поводу того, что Мэдокс замолчал навсегда.
О том, что Кейт застрелила офицера ЦРУ Теда Нэша, ни один из представителей ФБР вообще не сказал ни слова и не настаивал на продолжении допроса в этом направлении — странно, конечно, но понятно. Они не собирались касаться этого дела без соответствующего приказа свыше.
Приятно было смотреть, как Том Уолш вертится словно уж на сковородке. А еще веселее — сидеть в его кабинете, задрав ноги на кофейный столик, пока нас с Кейт допрашивали. Примерно в три часа ночи я выразил страстное желание освежить свое знакомство с китайской кухней, и один из агентов ФБР пошел искать открытую в этот час забегаловку. И нашел ее. Что ж, не каждый день оказываешься в центре внимания, так что следует выдоить из такого положения все возможное.
С этим делом можно было ковыряться сколь угодно долго, и я не имел ни малейшего понятия, куда это приведет или насколько высоко тянутся нити заговора, связанного с планом «Грин». И конечно же, мы с Кейт никогда этого не узнаем.
На рассвете два агента ФБР отвезли нас домой и пожелали спокойной ночи, хотя было уже утро.
Вернувшись в свою квартиру, мы вышли на балкон и стали смотреть, как над Нижним Манхэттеном поднимается солнце. И вспоминали утро 12 сентября 2001 года со столбами черного дыма, закрывающими солнце не только Нью-Йорку, но и всей стране.
— Как нам хорошо известно по нашей работе, — сказал я Кейт, — любой акт насилия и любое убийство — это месть за убийство, совершенное прежде, и предлог для будущего насилия.
Она кивнула:
— Знаешь… я хотела уйти с этой работы… уехать куда-нибудь в другое место… Но теперь, после случившегося, останусь здесь и буду делать все, что могу…
Я посмотрел на нее, потом на Нижний Манхэттен, где когда-то стояли башни-близнецы, и сказал то ли ей, то ли самому себе: