Адвокат
Шрифт:
— Лучше остаться в камере?
— Когда ты был в тюрьме в последний раз?
— Я там вообще не был.
— И слава Богу. Полицию никто не учит работать с бездомными, тем паче если они недееспособны или больны. Тюрьмы переполнены. Система уголовного судопроизводства абсурдна в принципе, а юридическая ответственность за отсутствие постоянного места жительства запутывает ее окончательно. И — полный маразм! — сутки пребывания за решеткой обходятся обществу на двадцать пять процентов дороже, чем день в приюте с питанием, расходами на транспорт и помощью в трудоустройстве. Двадцать
— Похоже, пора судиться с ними.
— Мы заваливаем суды исками. По всей стране наши адвокаты борются против дурацких законов. Власти не жалеют средств на уплату судебных издержек, а могли бы на эти деньги выстроить несколько приютов. Да, нужно очень любить нашу страну, чтобы жить в ней. Нью-Йорк, богатейший город в мире, не в состоянии дать каждому своему жителю крышу над головой, и бродяги спят на тротуаре Пятой авеню. Сия картина столь ранит сердца чувствительных ньюйоркцев, что они избирают мэром Руди Как-его-там, который торжественно клянется очистить улицы от бродяг. И он выполняет обещание и получает от городского совета голубую ленту за беззаветное служение обществу. Методы знакомые: урезать бюджет, закрыть приют, программу социальной помощи свести до минимума. Зато нью-йоркские юристы сколотят состояния на защите интересов города в судах.
— А что в Вашингтоне?
— Немногим лучше.
Мы въехали в ту часть города, где недели две назад я предпочел бы не появляться даже в бронежилете. Витрины редких магазинов прятались за толстенными черными металлическими решетками, жилые дома напоминали заброшенные фабрики, из окон которых почему-то торчат шесты с мокрым бельем. Вот на какую архитектуру уходят деньги налогоплательщика!
— Вашингтон, — не умолкал Мордехай, — город преимущественно негров, среди которых много преуспевающих граждан. Он привлекает людей, стремящихся к переменам.
Хватает всякого рода активистов и радикалов. Вроде тебя.
— Я бы не стал причислять себя ни к тем, ни к другим.
— Сейчас понедельник, утро. Где в это время ты привык находиться на протяжении последних семи лет?
— За рабочим столом.
— Прекрасным столом.
— Да.
— В роскошном кабинете.
— Да.
Одарив меня широкой улыбкой, Мордехай подвел черту:
— Значит, ты радикал.
Инструктаж закончился.
В здании когда-то размещался универсальный магазин. Табличка, написанная от руки, гласила: «Добрый самаритянин».
— Частный приют, — пояснил Мордехай. — Девяносто коек, приличная еда. Совместное владение ассоциации церквей Арлингтона. Мы работаем с ней уже шесть лет.
У входа пять добровольцев разгружали пикап с коробками овощей и фруктов. Пожилой чернокожий джентльмен, перемолвившись с Мордехаем, открыл нам дверь.
— Экскурсия не займет много времени, — предупредил Мордехай.
Стараясь не отстать ни на шаг, я последовал за ним.
Помещение — настоящий лабиринт — было разбито некрашеной фанерой на квадратные клетушки, каждая запиралась на замок. Одна комнатка
На краешке койки сидел карлик с дико вытаращенными глазами. На приветствие он не ответил.
— Хорошая комната, — сообщил мне Мордехай. — Есть постель, есть куда сложить вещи, есть электричество. — Он щелкнул выключателем, небольшая лампочка на стене погасла и вспыхнула вновь. Карлик не моргнул.
Потолок в клетушке отсутствовал: метрах в десяти над нашими головами виднелись балки бывшего торгового зала.
— А санузел? — осведомился я.
— Душ и туалет в конце коридора. Персональные удобства в приютах редкость. До свидания, — бросил Мордехай жильцу. Тот кивнул, мы вышли.
Из радиоприемника неслась музыка, по телевизору диктор читал сводку новостей. Мимо нас сновали люди. Утро понедельника — кто-то спешил на работу, кто-то — на ее поиски.
— Заполучить здесь место, похоже, трудно? — спросил я, зная ответ.
— Почти невозможно. Очередь желающих огромная, а приют берет отнюдь не каждого.
— Каков срок проживания?
— По-разному. В среднем около трех месяцев. Это одно из лучших заведений подобного рода, жить здесь безопасно.
Как только человек более или менее встает на ноги, приют подыскивает ему приемлемое по ценам жилье. Во всяком случае, старается.
Мы подошли к директрисе, довольно молодой особе в черных армейских ботинках.
— Наш новый юрист, — представил меня Мордехай.
Женщина вежливо улыбнулась и заговорила о внезапно исчезнувшем жильце. Предоставленный самому себе, я побрел по коридору и очутился в крыле, отведенном для семейных. Услышав детский плач, зашел в открытую комнату.
По размерам чуть больше виденной, она была разделена на закутки. В самом просторном на стуле сидела чудовищно толстая женщина не старше двадцати пяти лет. Обнаженная по пояс, она кормила грудью младенца и на меня, остановившегося почти рядом, не обратила никакого внимания.
Двое маленьких мальчишек возились на кровати. Гремело радио.
Вдруг женщина приподняла свободную грудь и кивком предложила мне. В ужасе я пробкой вылетел в коридор, едва не сбив с ног Мордехая.
Клиенты ждали. Наш кабинет располагался в столовой.
Складной стол Мордехай позаимствовал у повара. Мы извлекли из шкафчика необходимые формы и бланки и начали прием. Вдоль стены сидели шесть человек.
— Кто первый? — громко спросил Мордехай, и к столу вместе со стулом, на котором сидела, подошла женщина.
Устроившись напротив нас, она молча посмотрела на орудия труда — ручки и блокноты — своих адвокатов: закаленного уличного бойца и робкого новобранца.
Двадцатисемилетняя Уэйлин имела двоих детей и ни одного мужа.
— Половина клиентов будут местными, половина придет с улицы, — шепнул Мордехай, делая записи.
— Принимаем всех?
— Только у кого нет жилья.
Дело Уэйлин оказалось простым. Проработав некоторое время в ресторанчике быстрого обслуживания, она внезапно уволилась. Не зная ее точного адреса, хозяин послал зарплату невесть куда. Чек, естественно, пропал, на что хозяину было абсолютно наплевать.