Аэропланы над Мукденом
Шрифт:
Обошлось без жалоб пострадавших, извалявшихся на траве под винтом «Садко». На день они стали героями газетных передовиц, чуть ли не наравне с самим авиатором.
На земле Петр дождался своих помощников, затративших куда больше времени, чтобы выбраться из центра Парижа. Первым делом Кшесинский спросил:
— Кого на сей раз бенджем чекать? Президент Франции за вами пошлет или мэр? Ни единого раза не обошлось без казусов.
В этот — обошлось. Воздушное лихачество французы восприняли с юмором. А затесавшиеся в толпу англичане, на следующий день упрашивающие русскую команду перелететь через Па-де-Кале и поразвлекать лондонцев, особенно напирали, «чтобы ничего подобного».
— Бонжур, папа.
— Изабель? — от неожиданности Петр выронил гаечный ключ. Несмотря на самый жесткий запрет для охраны пропускать кого-либо к самолету, представить невозможно, чтобы очаровательная мадемуазель Самохвалова не просочилась среди мужчин.
Хрупкая в отца и яркая в мать, девятнадцатилетняя чертовка успела разбить не одно парижское сердце. Но калибр тех сердец не утолял ее чаяния. И вот теперь, когда родной папа стал наконец наследным дворянином, автоматически изменив цвет крови в жилах единственной дочки, и всемирной авиационной звездой, можно делать серьезные шаги.
Отлетав обязательную программу без происшествий и отправив Кшесинского с компанией в Питер, за которыми мрачной тенью скользнул поручик Оболенский, Самохвалов задержался в Париже. Бывшая благоверная приперла его к стене: всю жизнь уклонялся от заботы о дочери, кинул нас (всхлип) буквально на полуголодное существование, так хоть сейчас шевельни пальцем.
Как можно голодать на сумму, намного превышающую содержание Кшесинского, Таубе и мастеровых «Садко» вместе взятых, Петр решительно не понимал. Тем более что Луиза принадлежала к достаточно богатой семье, и кроме субсидии от бывшего мужа имела приличное приданое, оставшееся ей и после развода. До него доходили слухи, что дама, чей возраст постепенно и неумолимо приближался к отметке, после которой снисходительно говорят «бальзаковский», черпала молодость в объятиях юных любовников, что обычно затратно. Но — это ее дело.
По рекомендации экс-супруги и дочки авиатор выбрал из вороха приглашений три наиболее актуальных, после чего, обрядившись в модную фрачную пару, выводил обеих тигриц — молодую и увядающую — знакомиться с высшим парижским светом. Как-то услышал голос дочки, воркующей с кавалерами в уединенной нише одного из парижских дворцов. Она бесцеремонно сняла перчатку и демонстрировала поклонникам обнаженное запястье:
— Глядите, месье, какие у меня синие жилки. У меня настоящая голубая кровь.
Перед отъездом Самохвалов оказал дочке еще одну, довольно странную услугу. Она извела его жалобами на Марселя, полинезийского слугу маменьки. Чернокожий привратник прилип к Петру и не отходил от него ни на шаг, кроме случаев, когда Луиза нагружала арапа поручениями. Заметив, как споро двигаются его руки, авиатор сжалился и взял полинезийца с собой. У неба нет национальных границ.
Глава 5
20 сентября 1893 года — 31 декабря 1894 года.
Санкт-Петербургская губерния
Дома!
Как бы ни было хорошо Петру за границей, купаясь во славе аэропланного первопроходца, русский человек чувствует себя дома только в России. Если нет — он не русский, что бы ни было писано в его бумагах.
Как всегда, Родина-мать приняла сына без радости. Оболенский извел литр
— Я бы мог просто списать его доносы в архив. Но его папенька-князь, он же генерал-лейтенант Николай Николаевич Оболенский, 1-й Гвардейской пехотной дивизией командует и к государю вхож. Сообщил бы. Поездка поручика Владимира Оболенского задумана была как шажок в его карьере, ему сказано было — тихо следить и шума не делать. Решил значение свое показать, недоросль.
— Я как дворянин имею право просить личной аудиенции у его императорского величества. Могу все сам объяснить.
— Полноте, не стоит. У вас заступники появились поважнее Оболенских — германский кайзер и французский военный министр. Они государю нашему писать изволили, что вашими полетами впечатлены, просят продать аппараты и обучить их летчиков.
— И что император?
— Будет его воля — узнаете. А пока сидите в Гатчине. Да, по поводу кредита на двухместный аппарат — отказано. Но можете готовить подрядные документы на продажу шести машин пятой серии. Только, голубчик, оплата в следующем году, в этом казенные расходы давно расписаны. И, слышал я, орлы Кованько снова один аппарат насмерть разбили?
— Увы, господин министр. Но, прошу прощенья за каламбур, не насмерть — летчик выжил. Второй аппарат тоже изношен, он уже раз десять бился и чинился. Мы пробуем модернизацию «четверки» — с более мощным мотором, двухместной кабиной и спаренным управлением курсанта и инструктора. Надеюсь, аварийность снизится.
— Дай-то бог. Пишите в контракт еще две учебных «четверки», лучше — двухместных. Я выгадаю нужное настроение и дам императору на утверждение. Извини, любезный Петр Андреич, сумма изрядная, сам я такой не распоряжаюсь. И так рискую, прыгая через голову великого князя.
Намек понял, подумал Самохвалов, выходя из арки Военного министерства. Надо попытать братца о технике вручения взятки министру. Размер интереса уточнить, дабы его в смету заложить, плавно размазав по комплектующим машины. Но каков Ванновский! И нашим, и вашим. Ябеду на авиаторов царю передал, прикрыв начальственный зад от происков Оболенских, и со мной умудрился другом себя показать.
Несмотря на трудности, финансовые дела «Садко» поправлялись. Европейский вояж принес прибыль. Джевецкий умудрился продать за безумные деньги «тройку» одному из знатных семейств — как же, первый в мире реально летающий аэроплан, если не считать экспериментальные логойские модели. Слава Богу, вписал в контракт запрет на полеты ради сохранности уникального экспоната и насверлил дырок в картере, исключив запуск двигателя. «Веришь ли, — сказал тогда Стефан Карлович. — Когда в графском зимнем саду аппарат собирали, на месте вечной стоянки, я увидел, как на правом борту из-под белил выступила фамилия Можайского. Будто Александр Федорович еще раз с нами простился».
Обещанную активность проявил брат Василий. Сначала он привел одесских купцов, заказавших «четверку» и просивших обучить полетам начинающего, но уже известного в Одессе спортсмена — Сергея Исаевича Уточкина, сироту из купеческой семьи. Потом, изучив по газетам организацию французского и германского шоу, рассчитал выгоду от показов в России и ждал лишь согласия на демонстрационные полеты. Наконец, обеспечил кредит на постройку машин под военный заказ. Под него уже не хватало мощностей, в Гатчине появился новый деревянный ангар, Костович расширял производство под субподряды от «Садко», сократив выпуск чемоданов, ведер и другой арборитовой экзотики.