Аэропорт
Шрифт:
Салам торжественно принес флягу в КСП, где за столом вокруг коптящей горелки собралось человек семь киборгов, включая Бандера и Алексея, то есть всех тех, кто не лежал или не сидел, замерзая, на последних пяти постах по периметру.
Все присутствующие обернулись на вошедшего, освещая его налобными фонариками, словно измученные голодом и жаждой шахтеры, ожидающие, что Салам вот-вот достанет откуда-то пару хлебов и рыб, переломит хлебы и разорвет рыб на части... И насытятся все страждущие, и останется еще двенадцать коробов объедков. Но то, что предстало их взору и особенно поразило их обострившееся
Салам, как тот самый Хоттабыч, пустил по кругу открытую флягу с полулитром водки. Сначала ее подержал Юрка и вдруг, не притронувшись, передал Алексею. Тот после секундного раздумья — Светику, тот моментально (чего еще от Светика ждать?) передал ее Панасу, тот — другому бойцу, тот еще дальше, пока, наконец, фляга, совершив почти полный круг, не оказалась в руках Бандера.
Тот надсадно нюхнул (именно нюхнул, а не понюхал) из горлышка, будто готов был одним только носом вдохнуть в себя все содержимое фляги. Затем оторвался от нее, встряхнул головой, как после нашатыря, и обвел всех присутствующих тяжелым взглядом. Никто не решился сделать первый глоток. Все взоры теперь были обращены к командиру.
Стояла мертвая тишина. Слышно было, как у всех, кроме Салама и разве что Светика, буксуя, ворочаются кадыки.
— Отже, друзi мої! — с былинной значимостью произнес Степан. — Дозвольте менi завершити дебати на наших комсомольських зборах у вузькому колi загальною думкою, що вмicт цiеї фляги буде випито усiма нами разом, коли ми виберемося з цього пекла [167] .
— В которое сами себя загнали, — грустно прошептал себе под нос расстроенный Панас.
И было непонятно, относилось ли это к конкретному соломонову решению или к общей гнетущей картине мира. Панас встал и вышел из комнаты. Алексей вышел вслед за ним, чтобы занять место у холодильника с «дневальными» и еще раз прокрутить на экране камеры фото. Устойчивой связи не было уже второй день. И он даже не доставал лэптоп для обработки. Просто маркировал потенциально интересные фото прямо на флешке.
167
— Итак друзья мои! Позвольте мне закончить дебаты нашего комсомольского собрания в узком кругу общим мнением, что содержимое этой фляги будет выпито всеми нами вместе, когда мы выберемся из этого ада.
После возвращения из Песок он съездил в Мариуполь, потом опять в Пески. Новый 2015 год встречал в одиночестве в прохладном номере «Днiпра», когда вдруг позвонила Ника и сказала, что обнаружила его непринятые звонки. Ага, обнаружила. Последний раз он звонил ей три месяца назад, в октябре, до первой поездки на войну в Пески с тем самым потрясающим водилой, который провел сутки на фронте, под обстрелом, без броника, каски, теплой одежды и ни разу не заскулил.
— Я скучаю по тебе, — вдруг сказала Ника. — Нет, то есть ничего такого. Просто соскучилась по общению с тобой. Просто хотела увидеться. И все. Может, выпьем чаю или шампанского как-нибудь? Кстати, с Новым годом тебя!
— И тебя. Я рад, что этот год закончился,
Алексей говорил негромко, медленно и сухо, изо всех сил старясь сдерживать подступивший вдруг приступ волнения, сдавливающий горло.
— Ты не ответил, — сказала она тоже тихо, после паузы.
— Ника, я уезжаю послезавтра.
— А завтра ты не можешь?
— Нет, — сказал он не очень решительно, потому что, как мог, сдерживал себя, чтобы не крикнуть: да, да, да! Хоть сегодня! Хоть сейчас...
Она молчала. Он слышал в трубке ее дыхание, которое показалось ему более учащенным, чем в начале разговора. Ника подготовила себя к этому разговору, но очень скоро поняла, что теряет самообладание. Ей трудно было говорить. Ей казалось, что голос у нее дрожит. Мысли у нее сбивались, наскакивали одна на другую. Голова кружилась. Она протянула руку, пододвинула стул, села и внимательно, не отрывая трубки от уха, посмотрела себе в глаза в зеркале напротив.
— Я уезжаю, — повторил после паузы Алексей.
— Куда, если не секрет?
— Не секрет. В Аэропорт.
— Ты улетаешь?
— Нет, оттуда не летают самолеты.
— Прости, я не поняла. Что?
— Я еду в Краснокаменский аэропорт.
— Ты шутишь? Туда же никого не пускают.
— Но там твой муж.
— Да, я знаю. Ты что, поэтому едешь туда?
— Нет, просто там никто из фотографов никогда не работал.
— И кто же тебя пустил туда? Неужели Степан?
— Нет, мне сказали, что он сильно возражал.
— И как же ты туда попадешь?
— Степану прикажут меня принять и разместить.
— Кто?
— Министр обороны.
— Ну да, ты же теперь у нас герой Украины. Все только и говорят, что о твоих военных фото во всех газетах. Кстати, поздравляю. Мне тоже, все что видела, безумно нравится. Ты такой молодец! Я горжусь тобой. Фото такие настоящие... такие живые... Как и ты...
— Спасибо.
— Ты позвонишь мне оттуда?
— Там, говорят, плохая связь.
— Да, я знаю. Я со Степаном переписываюсь только смсками.
— Ника.
— Да?
— Ты счастлива с ним?
— Я... Мне с ним хорошо... Надежно.
Алексею хотелось крикнуть: «Так какого хрена ты мне звонишь?» — но он пересилил себя и сказал:
— Я напишу тебе, если смогу, когда приеду туда.
— Пожалуйста. Я буду ждать. Странно, что мне Степан ничего не сказал.
— Он еще не знает, что это вопрос решенный. Ну, до свидания?
— До свидания.
— Пока?
— Пока.
Они оба не поняли, кто первым повесил трубку.
Прямо перед Панасом, спиной к нему, стояли два бойца. Они прислушивались к отчетливым звукам, доносящимся с дальнего конца багажного отделения, над которым как раз и находились сепары. Или спецназ ГРУ, или чеченские бандиты, кто их там теперь разберет. В абсолютной темноте ночи сверху на бетонный пол падали друг за другом какие-то массивные предметы. По звукам — сначала мешок, потом что-то увесистое, вроде ящик, потом опять мешки. Не могли же с таким звуком сепары десантироваться сверху, как пожарники по тревоге, для последнего решающего штурма? Панас вытащил из разгрузки тепловизор и вгляделся в темноту.