Афган
Шрифт:
– Где семья, где семья, – произнес, почти не разжимая губ Гайдаенко. Совсем уж было все улеглось, успокоилось, и обиды показались какими-то мелочными, как и вся прошлая жизнь. Эти четыре месяца всё перевернули вверх тормашками. Многое стало понятным, резко прошла граница между главным и второстепенным. Многое, что раньше казалось важным, сейчас просто не заслуживает малейшего внимания. Ну, вот, например, отношение к наградам. Раньше жгла обида, если обходили стороной в юбилейные даты, а теперь, как никогда, правильно понимаются строки из стихов славного гусара Дениса Давыдова, он писал:
«ПустьКстати, ходят слухи, что можно купить орден, и берут совсем недорого.
– Слушай, – отвлекаясь от этих мыслей, спросил Гайдаенко, – можно так написать? Правильной будет строка: «пройдут года, как страшный сон?» Ты же ведь в университете учился, и должен хорошо это знать.
– Если строго, то не совсем правильно. Правильно – годы.
– Я тоже так подумал. Но тогда не будет звучать, теряется рифма. Сам посуди: «Пройдут годы, как страшный сон», абракадабра какая-то. Пусть будет лучше неправильно. Кстати, в классике есть, как у меня: «Нам года – не беда». Видишь, года, а не годы.
– Но есть слова в другом, не менее классическом кино: «А годы летят, наши годы, как птицы», – возразил Фёдоров.
– Да, – согласился Гайдаенко, – поистине велик русский язык, всякий безграмотный может претендовать на новаторство, и всегда будет прав.
– А вы что, стихи пишете? – хитро прищурился Фёдоров.
– Ты думаешь, это привилегия только тех, кто шёлковый платок на шее вяжет? Нет, браток, ошибаешься! Литературу делают солдаты, и её не высосать из пальца. Я имею в виду настоящую литературу, а не литературщину. Вот так, браток! И писать надо для нашего замызганного, сиволапого мужика, который несёт тебя на своём горбу в рай. Или горбе, как правильно, студент? Недоедает, недосыпает этот мужик, толчётся в грязи, но только чтоб интеллигент, как дитя малое, был всем доволен, чтоб славил нашу Родину. А оперившийся интеллигентик, забыв, за чей счёт он жил, на чьей спине выехал в люди, вдруг замечает, какой некультурный этот мужик, как смешон он. Вот так мы и живем. Неблагодарно! Неблагородно! Что же касается поэтов, то их родит история. Живётся тихо-мирно – и поэзия чирикает, порхает с цветочка на веточку, настало грозное время – и стихи пахнут бурей, потом и кровью! Хотя, хватит с нас крови.
– Да вы, товарищ подполковник, прямо-таки трактат сочинили, – искреннее восхищение вырвалось у сержанта.
– Ну, уж и «трактат»! Долг свой хочу исполнить, книгу написать. А когда её писать, если не сейчас? В валенках на завалинке? Тогда и книга будет войлочно-удобная для всех. Такого не должно быть! Вот так!
– Прочитайте что-нибудь из своего, – попросил Фёдоров.
– Слушай:
«Завывает злая вьюга,Стонет и ревет,Шимаханская царица, знаю, не– Дальше продолжать?
– Красиво, но где борьба?
– Борьба будет потом. Это тренировка руки и ума.
Сержант задумался, пошарив биноклем по горам, сказал:
– Я тоже пытался писать, ещё в школе. Но стихи получались какие-то розовые, такие обычно пишут восьмиклассницы, влюбившись в учителя по физкультуре.
– Ты не огорчайся. Про любовь и жёлтые опавшие листья пишут все начинающие. Это как стенка, за которую держится, ставший на ноги ребёнок. Потом уже, если ты полон гражданства, будет и твоя «Гренада». – Эге! Никак появились, – прервал свои размышления о поэзии Гайдаенко. Прильнув к биноклю, считал: – Три, семь… десять, пятнадцать… ещё… Давайте, миленькие, продвигайтесь, мы заждались, бока отлежали.
– Товарищ подполковник! – тихо позвал Федоров. – Вон ещё, на соседней горе.
По склонам гор тремя потоками спускались душманы. Их путь лежал к ущелью, по которому узкой извилистой лентой тянулась дорога. Насколько трудна и опасна была эта дорога, можно было судить по множеству искорёженных и сожжённых машин, их скелеты валялись на обочинах дороги, в ущелье.
Вот остановился направляющий ближней колонны. В бинокль хорошо видно его бородатое лицо, белая чалма. Подождав, когда подтянутся отстающие, он что-то им сказал, видать, выразил недовольство, махнул рукой, и отряд продолжил свой путь. Шли они уверенно, по-волчьи, шаг в шаг, мягко ступали на каменистую тропу.
– Передай: приготовиться к бою! – приказал Гайдаенко сержанту, и чуть слышно прошептал сухими губами: – Ну что ж, Святая Анна, выручи и на этот раз!
Шквал огня обрушился на душманов, когда сошлись они в низине, как в котле. Заметались, иссекаемые осколками и пулемётными очередями, падали за камни, сеяли в ответ слепые, зловеще воющие в рикошете, пули. Ухнул с их стороны миномёт, и тут же за спиной Гайдаенко рвануло, осколки металла и щебня редкими горячими каплями посыпались на землю.
– Засеки его!
Фёдоров, высунувшись, стал всматриваться, силясь определить хотя бы место, где мог бы укрываться миномётный расчёт.
– Вон за той скалой, – показал он рукой после того, как ухнул ещё раз миномёт и сизый дымок взвился над землёй. – Их так просто не выкурить оттуда.
Всё чаще и чаще рвались мины, нащупывая жертвы. Освоившись, душманы короткими перебежками устремились за спасительную скалу, мелькнула белая чалма. Сержант выстрелил, но мгновением раньше скала прикрыла цель.
– Сейчас бы парочку вертолётов сюда! – сказал Фёдоров, досадуя за промах.
– Обойдёмся без вертолётов, – сощурив глаза, обдумывал план действий Гайдаенко.
– Так их не взять, а с темнотой уйдут.
– Знаю, – с нескрываемым раздражением сказал офицер, и сержант понял, что со своими советами ему лучше не соваться под руку. – Передай Федосееву: пусть взводом ударит с тыла, вон из-за той высотки, – показал он рукой на противоположную гору. – И ещё передай: без особой необходимости не лезть на рожон. Они и так от нас не уйдут! Передашь – и сюда!