Афган
Шрифт:
Самолет оторвался от земли и, гулко ревя двигателями, начал набирать высоту. Уши неприятно заложило, тело вжималось в твердую скамью. Рев двигателей сотрясал транспортный отсек, звенел вибрацией. После набора высоты стало легче. Солдаты расслабились. Кто-то уже спал, кто-то пытался читать. Максим задремал. Через час-полтора самолет пошел на посадку, часто прогрохотал колесами шасси по швам взлетно-посадочной полосы, зарулил на площадку и замер, остывая под струями ветра. Солдаты высыпали на бетонку. Следом выскочил старшина и приказал строиться, потом зашагал вдоль строя и заговорил:
–
Хохот подбросил солдат, мгновенно разорвал ровные шеренги. Один Максим стоял не шелохнувшись и, что называется, ел глазами начальство. Солдаты, взглянув на рассвирепевшего прапорщика и оловянно застывшего Максима, захлебывались новым потоком смеха.
Старшина, наливаясь гневом, зарычал:
– Пр-р-р-рекратить смех! Всем в строй! Я вам покажу...
Ребята вновь выстроились, всхлипывая и икая от сдерживаемого смеха.
– Никому не расходиться! Через час летим дальше, в Кандагар. Быть возле самолета. Вопросы есть?
– Товарищ прапорщик, – просительно заныл Максим, – очень кушать хочется...
Старшина против обыкновения не встрепенулся, когда услышал голос Максима, ненавидимый им с первых же дней знакомства с этим солдатом. Сейчас в голосе подвоха не было, и старшина, деловито нахмурившись, ответил:
– Сейчас все узнаю. Никому не расходиться, – и неуверенно добавил: – Разойдись.
Все покинули свое место в строю, только Максим стоял, по-прежнему вытянувшись и также преданно глядя на старшину. Надо было уйти прапорщику, не обращать внимания на солдата, но черт дернул спросить:
– Шумилин, в чем дело?!
– Думаю, товарищ прапорщик! – по-уставному громко и четко ответил Максим.
– О чем же ты думаешь?
– Так, товарищ прапорщик... Вы же сначала сказали: «Никуда не расходиться». Так?
– Ну...
– А потом сказали: «Разойдись».
Рота уже вповалку барахталась в пыли. Старшина страшно выматерился и прогремел:
– Шумилин, уйди с моих глаз! Уйди... Убью!
Максим вскинул прямую ладонь под панаму и строевым шагом пошел в обход самолета – скрыться с глаз долой.
Просидели у самолета до самого вечера, с любопытством осматриваясь вокруг. Чужая страна все же! То и дело сновали вверх-вниз самолеты и вертолеты, проходили люди, группами и поодиночке – все какие-то запыленные и устало помятые, с автоматами за плечами. На вновь прибывших солдат никто не обращал внимания, только из проезжавшего мимо «Урала» высунулась из кабины круглая физиономия рыжего-рыжего солдата. Максим моментально отреагировал:
– Мужики, гляньте, солнце взошло!
Рота опять заржала, а нисколько не смутившийся солдат, видимо, привыкший к таким эпитетам по отношению к своей внешности, чуть притормозил и спросил сочувственно у Максима:
– Новенькие?
– Да.
– Ну, тогда вешайтесь, – загоготал водила и швырнул Максиму под ноги старый брючный ремень, затянутый петлей.
На душе сразу стало тоскливо и холодно. Максим побродил вокруг самолета, подошел к Семену и позвал его с собой:
– Семка, хрена тут торчать. Пойдем пожрать поищем.
Семен охотно пошел за Максимом, который на ходу попросил ребят
Ребята пошагали в самый конец аэродрома, где виднелось скопление палаток и вокруг них сновали фигурки людей. Мимо солдат, шагающих по прибетонной пыли, пронесся в другую сторону от городка, извергая сноп форсажного пламени, «МиГ-23» и, легко оторвавшись от земли, ушел в вечереющее небо, уже наливающееся незнакомой, пугающей чернотой.
Подошли к палаткам, когда уже почти стемнело. Семен торопил Максима, но тот его не слушал и только отмахнулся, увидев неподалеку несколько полевых кухонь. Подошли поближе. Среди солдат, моющих котлы, Максим даже и не пытался найти повара. Повар восседал устало на венском стуле, невесть откуда взявшемся здесь, стоящем за палаткой на прохладном ветерке. Он с наслаждением тянул дым из длинной сигареты, и Максим готов был поклясться, что дымок этот с густым запахом анаши, знакомым ему ещё с гражданки. Он деликатно присел на длинные зеленые ящики и о чем-то заговорил с поваром. Через минуту повар дружески хлопнул Максима по плечу и, встав с музейного, пронзительно заскрипевшего стула, повел нового знакомого в палатку. Вскоре Шумилин вышел из нее с двумя тяжело гружеными вещмешками, а вслед ему несся гогот повара:
– ...Не могу, ой, не могу... мы же еще в Ташкенте...
Назад к самолету их подбросил на своем «Урале» знакомый водитель-солдат. Старшина с офицерами еще не появлялись. Максим с Семеном развязали мешки и вытряхнули их содержимое на плащ-палатку, мгновенно расстеленную ротным обжорой Серегой Катисовым. Банки с тушенкой и несколько буханок хлеба несказанно обрадовали изголодавшихся за длинный день солдат. Холодная тушенка с толстыми слоями бело-желтого жира мгновенно исчезла из банок, вкусная пряная жидкость вымакивалась хлебом, и пустые жестянки летели в пыль, провожаемые вечноголодным взглядом Сереги.
Скоро вернулись командиры, и старшина объявил, что через час они летят в Кандагар. Но час в Афгане – почти вся ночь. Солдаты спали вповалку прямо под брюхом самолета, подложив под головы худые вещмешки. Спали тревожно, часто просыпались от треска автоматных выстрелов, одышечного лая крупнокалиберного пулемета и свиста осветительных и сигнальных ракет. Если бы не Максим, быть бы всем голодными. На довольствие вещевое и продуктовое их здесь не поставили. Перед отбоем летчики и офицеры их роты вынесли из самолета свои сухие пайки, чтобы хоть как-то накормить солдат, но старшина остановил их, пнув ногой в кучу пустых консервных банок:
– Не надо... Их уже другой старшина накормил...
Только начало светать, как самолет ожил, забубнил и взлетел – радостно бросился в зардевшее небо, набрал высоту, лег на нужный курс и полетел от Шинданда к Кандагару.
Максим очнулся от своих тягучих мыслей после первого удара в левый борт самолета. Ребята сидели с вытянутыми лицами, неестественно выпрямив спины, испуганно смотрели друг на друга, как будто кто-то из них был виноват в свершившемся. От рампы внутрь самолета тянулись струйки дыма. Из кабины выскочил заспанный старшина: